Любовь, похожая на смерть - Андрей Троицкий

* * *

Девяткин сбросил с себя дверцу шкафа и чихнул.

Пыль, забившая носоглотку, не давала дышать. Он встал на корточки и подумал, что, кажется, цел. Только кровь капает из разбитого носа и глубокой царапины над верхней губой. Хватаясь за стену, он попытался подняться, но не смог. Пол принял наклонное положение, а разбитое окно оказалось не на своем месте. Где-то высоко, чуть не под потолком.

Тогда Девяткин применил хитрость. На карачках он подполз к стене, крепко прижался к ней плечом и попробовал разогнуть ноги. Хватался за стенку руками, пытаясь удержаться на ногах, но неведомая сила тянула вниз. Ослабевшие бедра дрожали, а к горлу подступала тошнота. Наконец пол под ногами сам собой сделался ровнее, но двигаться по нему было по-прежнему трудно. Девяткин медленно пошел вперед, хватаясь руками за стены и делая долгие остановки, чтобы передохнуть.

* * *

Сыч остановился, обернулся назад, поднял руку с пистолетом. От Паши его отделяло метров восемьдесят, а то и меньше. Стараясь совместить целик с мушкой, он потратил полминуты. Еще недавно с тридцати шагов капитан срезал пулей бутылочное горлышко и в ведомственном тире выбивал девяносто из ста возможных очков. Но сейчас глаза слезились, рука выписывала в воздухе странные фигуры. Сыч дважды нажал на спусковой крючок. Пулемет продолжал идти к своей жертве, будто стреляли вовсе не в него. На минуту он остановился, достал из кармана пластиковую зубочистку, зажал ее между губами и пошел дальше.

Собрав все силы, Сыч захромал к железной дороге, от которой его отделяли всего два десятка метров пустыря, канава с дождевой водой на дне и невысокая насыпь. Он ждал выстрела, но никто не стрелял. Только слышно, как в наступившей тишине дрожали рельсы, и к повороту подходил еще один товарняк.

Сыч подумал, что успел бы проскочить перед поездом, если бы не ноги, которые не хотели слушаться. Локомотив приближался. Сыч сделал два десятка шагов, оглянулся назад, обнаружив, что дистанция между ним и Пулеметом сократилась почти вдвое. Он решил, что не станет тратить два последних патрона, а выстрелит наверняка, из укрытия. Сзади сухим треском рассыпалась автоматная очередь, пули прошли выше. Сыч услышал странные звуки, будто в жестяном желобе бурлила, стекая вниз, дождевая вода: это смеялся Паша Пулемет. Охота за раненым ментом казалась ему остроумной затеей.

– Б… буду, – прошептал Сыч, – но я тебя, ублюдок, урою…

Ноги сами принесли его к канаве, сделав последний шаг, он повалился в черную застоявшуюся воду. Сверху уже громыхали колеса поезда; товарняк шел медленно, словно набирался сил для рывка. Сыч закашлялся. Он лежал в застоявшейся воде на илистом дне, глядя, как из сломанной руки сочится густая кровь. Он не чувствовал боли, безучастно наблюдая, как кровь капает с кончиков пальцев в черную воду и растворяется в ней. Сжимая рукоятку пистолета изо всех сил, Сыч считал до тридцати. Он ждал своей минуты, своего шанса. Пулемет подойдет ближе, и тогда… Нужно немного терпения. Товарный поезд монотонно громыхал колесами по стыкам рельс. И, кажется, составу не будет конца. Если бы не поезд, Сыч уже перебрался бы на ту сторону…

Он поднял голову и увидел Пулемета так близко, что от неожиданности перехватило дыхание. Капитан вскинул руку и выстрелил, целя в живот противнику, но промазал. Второй выстрел должен был достать врага. Но тут поверху, над самой головой Сыча, прошла автоматная очередь. Он снова упал, пустив последнюю пулю мимо цели. Бросил пистолет и на карачках стал передвигаться вдоль канавы. Проделал метров десять и понял, что выхода нет, ему не уйти.

Надо броситься между колесами поезда, полежать между рельсов и, сделав еще один рывок, перекатиться на другую сторону. Оказавшись там, он будет в безопасности. Он обязательно уйдет…

Мысленно Сыч осенил себя крестным знамением. Сгруппировавшись, разогнул ноги в коленях. Рывком выбравшись из канавы, оказался на гравии, разогретом солнцем. Паша Пулемет остановился. Он жевал зубочистку, ожидая, чем кончится дело. Успеет мент проскочить между колесами или… Торопя события, Паша поднял вверх ствол автомата и дал короткую очередь вдоль канавы.

Сыч, дождавшись момента, бросился под поезд. Ловко разминувшись с колесной парой, рывком перебрался через рельс. Перевернулся на спину и оказался точно между рельсами, на деревянных шпалах. Слева и справа катились колеса поезда, дрожала земля, пахло горячим железом, машинным маслом и угольной пылью. Кровь лилась из руки, болела разбитая нога, но Сыч знал, что он сделал самое трудное. И остался жив. Теперь надо снова ловко проскочить между колес. Надо перекатиться через рельс – и все. Он окажется на другой стороне насыпи, там пули его не достанут. Поезд идет медленно, он успеет. Все получится.

– Господи, господи, – прошептал Сыч. Он хотел о чем-то попросить создателя, но не было времени, чтобы внятно сформулировать свою просьбу. – Сделай так…

Услышав автоматную очередь, он заволновался, нерасчетливо поднял здоровую левую руку кверху, словно хотел схватиться за что-то. Рукав зацепился за какую-то железяку, покрытую слоем сажи. Сыч дернул руку назад, но было поздно – поезд потянул человека за собой. Рукав рубахи закрутило в подшипнике колесной пары, с которой был снят железный кожух. Сыч почувствовал, как на лицо брызнула нестерпимо горячая кровь, он закричал от боли. Дернул руку на себя из последних сил, но зубцы шестерни уже глубоко затянули предплечье.

Поезд тащил человеческое тело за собой, Сыч все еще старался выдернуть руку. Он закричал во всю силу, но не услышал своего крика…

Паша Пулемет выплюнул изжеванную зубочистку и быстрым шагом направился к машине. Эта погоня и пальба отняла слишком много времени. Если кто-то из ментов успел связаться со своими, останется не так много времени, чтобы уйти. Паша добежал до машины. За рулем уже сидел Гурский, как дьявол черный от пыли и тротиловой копоти. Иван Ерофеев, чистенький и опрятный, вытаскивал из багажника канистру с бензином.

– Живей же ты! – крикнул на него Пулемет и упал на переднее пассажирское сиденье. – Никак не проснется…

– Все путем. – Гурский включил двигатель и стал барабанить пальцами по баранке. – Мы уложились в шестнадцать минут. Это не так уж много. Через четверть часа выскочим на трассу, и поминай как звали.

Ерофеев поднял тяжелую канистру, дотащил ее до середины улицы – и неожиданно упал, словно подвернул ногу. И больше не поднялся. На шее и затылке расплылось кровавое пятно, седые усы вдруг сделались темно-красными. Очки слетели с носа. И теперь старый приятель Пулемета смотрел на него укоризненно и немного удивленно, словно хотел спросить: мол, как же так, кто допустил такую несправедливость: ты живой, а я что? Уже мертвый?

Гурский нажал на педаль акселератора. Машина сорвалась с места, но сначала две пули врезались в крышу, прошив металл и внутреннюю обшивку, и застряли в заднем сиденье. Еще две пули проделали дырки в багажнике, чудом не зацепив вторую канистру с бензином. Лопнуло заднее стекло, превратившись в мелкую крошку.

– Господи, откуда это? – заорал Гурский. – Нам прострелили колесо! Что это было?