Горячий след - Олег Верещагин

— Я пойду с тобой, — Артур тоже допил своё пиво.

— Зачем? — Олег откинулся к стене.

— Делай, что должно — и будь, что будет, — напомнил кадет.

— Если тебя убьют — для твоих родных это будет навсегда, — Олег вытянул ноги под стол. Бёдра болели.

— А тебя? Тебя ведь никто не подписывал на это. Ты сам выбрал. И я выбрал… — Артур покривил губы. — Ты думаешь, что я не понял, что ты хотел сказать? Там, у ворот? Всё я понял. Если кругом — дерьмо, это не повод стать дерьмом и оправдываться, что все так живут. А если дерьма очень много — не повод для того, чтобы думать, будто дерьмо — это и есть весь мир. Я не знаю никого из тех, других… которые пропали. Но не думаю, что им хорошо. И мне честь не позволит где-то отсиживаться, пока ты будешь их вытаскивать.

— Честь? — Олег сел прямо, положил кулаки на стол. — Ты серьёзно употребил это устаревшее понятие? Ты серьёзно веришь в неё, кадет Волков?

— Ты сам ответил. Я кадет.

— Это не оправдание для глупости.

— Да, это диагноз, — согласился Артур. — Ну и что это меняет? Я сказал — честь. Я могу повторить это слово, но это не просто слово. Для меня — не просто. И я не пьян, хотя я столько никогда не пил.

— Ты дурак, — ответил Олег. — Ты не знаешь, кто против нас. Он есть. Понимаешь — ОН САМ.

— Мне по хрену, — отрезал Артур. Глаза у него были ожесточённые, как у снайпера. — Я никому не позволю делать и дальше то, что сделали с нами. И ты мой командир, хочешь ты этого или нет. Я не выполню только одного твоего приказа — бросить тебя. В какие бы слова ты его не облёк.

Олег положил правую руку на стол — вверх раскрытой ладонью.

Глядя в глаза Артура.

Кадет улыбнулся — нехорошей, обещающей улыбкой. И припечатал руку Олега своей. И Олег вспомни строчку из какого-то старого приключенческого фильма — убей бог, не помнил, какого, строчка просто всплыла отдельно:

На ладонь ладонь положи — и скажи…

Что там надо было сказать — Олег и этого не помнил, если честно. Но, конечно, что-то хорошее. В тех фильмах не было иначе…

Артур наклонил кружку неуверенным движением и вдруг засмеялся — негромко, но трезво. Олег, невольно улыбнувшись тоже, кивнул головой:

— Ты чего?

— Да вот… — Артур фыркнул и посмотрел весёлыми глазами. — Раз русский сидит за столом пьяный — значит, он должен петь. Это закон природы. Тебе хочется петь? — Олег со смехом помотал головой. — А мне хочется, только я не знаю — что. Ты прикинь, командир — нечего петь, в голову ничего не лезет, только разные там «три притопа два прихлопа хопа хопа двигай попой…» А это, согласись, петь…

— Обидно, — сказал Олег. Посмотрел в стол. — Обидно… Даже по пьяни спеть нечего стало. Дожили, а? — Артур смотрел так, как будто чего-то ждал, и Олег, покачавшись на стуле, пожал плечами: — А. Ладно. Слушай. Это мой отец любит петь, я и запомнил.

Олег никогда раньше не пел. Нет, пел, конечно — дурачась пел, пел в школьных мероприятиях (не пел никогда, не было такого в твоей воронежской жизни, не пели у вас в школе, взвыл второй Олег… или первый?) — но по-настоящему не пел, ему это и в голову не приходило. Он даже не был уверен, что вспомнит слова этой песни.

Но он вспомнил их, едва произнёс первую строчку.

— Черт с ними, за столом сидим, поем, пляшем,

Поднимем эту чашу за детей наших,

И скинем с головы иней,

Поднимем, поднимем…

Что это? Это я пою? Это мой голос такой? А как странно смотрит Артур, как странно смотрит этот дурак, говорящий о чести в мире, где её нет давным-давно… Дурак дурака видит издалека…

— За утро, и за свежий из полей ветер,

За друга, не дожившего до дней этих,

За память, что живет с нами,

Затянем, затянем.

Бог в помощь всем живущим на земле людям,

Мир дому, где собак и лошадей любят,

За силу, что несут волны,

По полной, по полной.

Родные, нас живых еще не так мало,

Поднимем за удачу на тропе шалой,

Чтоб ворон да не по нам каркал,

По чарке, по чарке…

Слова вспоминались сами. Сами, сами, сами…

— Черт с ними, за столом сидим, поем, пляшем,

Поднимем эту чашу за детей наших,

И скинем с головы иней,

Поднимем, поднимем…[10]

Только теперь Олег обратил внимание, что хозяин корчмы стоит рядом. Он стоял и слушал, и теперь, увидев, что Олег больше не поёт, спросил тихо:

— Ваша песня?

— Наша, — буркнул Олег. Он не расположен был разговаривать с посторонним, пусть даже с симпатичным ему. Хозяин вздохнул:

— Знаешь, когда я понял, что мы не победим Венейю? — продолжение разговора было интересным, хотя и неожиданным и Олег спросил:

— Когда?

— Когда услышал, как поют ваши солдаты… Ты поёшь так же, как они… — и хозяин положил руку на плечо Олега. — У тебя сбудется то, к чему ты идёшь. Но ты не пей больше. Идите спать.

…Борьку наверх пришлось нести на руках. Олегу было невероятно смешно и неловко — Борька во сне вздохнул, хныкнул и обхватил его за шею. Артур, чертыхаясь, волок оружие, и вообще выглядело всё это со стороны, наверное, довольно жалко. Около номера девчонок Артур постучался и спросил, как там, внутри; Саша ответила, что уже спит.

— Спит, — буркнул Артур. — А где наш номер?

Провожавшая мальчишек дочка хозяина распахнула одну из дверей, что-то сказала — это могло быть и пожеланием доброй ночи и укоризненным замечанием, что не стоит пить столько пива. Кстати, тут Олег был с ней согласен — он выпил не меньше полутора литров и сейчас ощущал головокружение и какую-то раздвоенность сознания. А ведь хотел ещё помыться, весь пропотел…

В этом номере (отличавшемся от прежнего размером и тремя кроватями вместо двух) тоже был вентилятор — Артур его немедленно включил. Олег «сложил» Борьку на кровать посередине и спросил:

— Может, его разбудить? Пусть тоже помоется…

— Лично я не могу, — Артур, сидя на кровати, раздевался, глаза у него были нездешние. — Ни будить его, ни сам мыться… Я в-а-абще ничего не могу, я падаю.

— Чёрт с ним, — решил и Олег, выключил свет, сел на кровать и разулся. На большее его не хватило. Он закинул ноги на постель.

И, когда Олег закрыл глаза, в долю секунды, прошедшую до того, как он уснул, в памяти всплыли — тоже сами собой — ещё две строчки из той же песни.

И есть на земле широта, долгота,

Где нас не хватает с тобой…