У аборигенов Океании - Януш Вольневич

довольно легко по неглубокому ущелью. Через четверть часа, однако, хлынул дождь. Тропа в мгновение ока превратилась в скользкое болото, а предполагаемая прогулка — в подлинную муку, требовавшую особого внимания, чтобы обеспечить сохранность камер.

Легко себе представить, в каком настроении мы брели. Неожиданно навстречу нам показались какие-то люди. Странно было глядеть на них. Под зонтиком жались друг к другу двое белых, третий нес над головой банановый лист, двое островитян также защищались от дождя импровизированными зонтиками.

Должно быть, вид у нас со Стахом был не из лучших, так как из-под зонтика раздался полный недоумения вопрос на английском языке:

— Что вы делаете здесь?

— Мокнем, — ответили мы.

А затем, обращаясь к Стаху, я добавил уже по-польски:

— И чертовски к тому же.

Тут под зонтиком сразу же засуетились.

— Поляки?! Здесь! Откуда?!

Оба остолбеневших островитянина с изумлением глядели на обнимавшихся людей, брошенный наземь зонтик и растоптанный лист. Дождь лил как из ведра, а мы целовались по-старопольски — по три раза и говорили, перебивая при этом друг друга.

Немало времени прошло, пока мы стали разыскивать зонтик польских миссионеров. Ибо это они шли на вечернюю службу в соседний приход. Так неожиданно подтвердились сведения, полученные нами в Каинанту.

Когда мы все кое-как укрылись под зонтиком и вновь сорванными листьями, Стаху пришла в голову сумасбродная мысль:

— Я должен заснять эту сцену на кинопленку!

Что оставалось делать? Он так увещевал нас, что мы наконец сдались. Наш кинооператор устроился под зонтиком, который держали над его головой, а мы… Мы должны были вновь повторить всю сцену встречи, сперва средним, а затем крупным планом, и еще раз… Словом, как в киностудии. А дождь тем временем продолжался. Вскоре все «актеры» были похожи на мокрых куриц, так что зонтик и листья стали лишними.

К счастью, сопровождавший польских миссионеров абориген, исправный, должно быть, прихожанин, пригласил нас в свою находившуюся поблизости хижину. Мы сушились, как могли, у костра, а гостеприимный хозяин тем временем угощал нас печеным картофелем.

В клубах дыма, наполнившего хижину, я начал расспрашивать трех священников об их судьбе. Оказалось, что только один из них, Павел Ксёнжек, работал в местной миссии. Двое других, Антони Булла и Вильгельм Курц, просто гостили у него. Их приходы находились в районе Чимбу.

— Два года назад мы выехали из Польши, — рассказывал ксендз Курц, выжимая свой вполне светский костюм. — К предстоявшей работе готовились некоторое время в Сиднее, а сейчас, здесь, все еще изучаем местные диалекты и понемногу принимаем в свое ведение отдельные приходы. Ксендз Миозга уже работает самостоятельно на побережье, близ Маданга.

Глядя на трех молодых священников, я все еще не мог опомниться и представить себе, что мы, пятеро поляков, находимся на Новой Гвинее и сидим в хижине человека, недавно расставшегося с каменным веком, уплетаем печеный картофель, словно в лагере харцеров в Спаде[29]. В этот день прихожане ксендза Ксёнжека так и не дождались богослужения. Уже стемнело, когда мы впятером добрались наконец до станции миссии в Маунт-Хагене.

Разрешить новым гостям переночевать здесь мог только преподобный епископ Джордж Бернардинг. Мы застали его в маленьком бараке радиостанции, где он разговаривал с одной из подчиненных ему миссий. Ксендз Ксёнжек шепнул мне па ухо, что таким способом епископ лично руководит движением принадлежащих миссиям самолетов и другими делами своей епархии.

Епископ Бернардинг. небольшого роста американец, сразу же согласился на паше пребывание в миссии и заверил, что мы можем оставаться здесь столько, сколько пожелаем.

— Итак, вы из Польши! Приветствую, приветствую вас Тем охотнее, что моя мать по происхождению полька. Ее девичья фамилия, если намять мне не изменяет, Воевода.

Больше всех был удивлен ксендз Павел.

— Я не имел понятия, говорил он, провожая нас на квартиру, — что наш епископ наполовину поляк. Он никогда не говорил об этом!

Долго в ту ночь мы не могли вдоволь наговориться… А когда в миссии выключили (для экономии) электричество и пришлось зажечь свечи, мы затянули польские песни под аккомпанемент гитары, на которой мастерски играл ксендз Вильгельм. Мог ли я предполагать летом в Варшаве, что полгода спустя за рюмкой вина стану распевать польские песни с соотечественниками в долине Вагхи.

Когда на следующее утро я вышел из своей по-спартански обставленной комнатки, в миссии уже давно кипела работа. Черная сутана епископа мелькала то здесь, то там, но каждый раз исчезала на какое-то время в помещении радиостанции. Именно там я обратился к нему с просьбой познакомить меня с Уильямом Россом, священником, прослывшим легендарной личностью, причем не только в результате его пасторской деятельности. Американский миссионер Росс прибыл в район Маунт-Хагена всего лишь несколько месяцев позднее Майкла Лики и не покинул этой долины до сих пор.

С большим интересом ожидал я предстоящей встречи с маститым миссионером, участником и свидетелем перемен, происшедших в жизни населения долины Вагхи, которое за тридцать пять лет совершило скачок из каменного в атомный век. Росс застал этих людей соблюдавшими обычаи, которые оставались неприкосновенными в течение тысячелетии. Я его представлял по-этому кем-то вроде Ф. Магеллана или по меньшей мере епископа де Лас-Касаса, появившегося в Испаньоле[30] во время конкисты[31].

В приемную вошел седой как лунь человек, с длинной патриаршей бородой и поразительно бодрым лицом. Я не ожидал встретить великана, но все же был удивлен: рост американского миссионера не превышал ста шестидесяти сантиметров. Энергичным жестом он пригласил меня сесть и первым начал разговор:

— Мне уже немало приходилось беседовать с журналистами, и расскажу вам все сразу. Так вот, было время, когда кроме распятия я всегда имел при себе револьвер и собаку.

Револьвер? Это поразило меня. После короткой паузы завожу разговор о переменах в жизни аборигенов и спрашиваю его мнение на этот счет.

— Что ж, — продолжает миссионер, расчесывая пальцами свою холеную бороду, — цивилизация довольно резко изменила их жизнь. По-моему, налицо два основных явления: избыток свободного времени, которым они ныне располагают, и рост цен. Замена каменных топоров стальными значительно сократила время, необходимое, например, для того, чтобы срубить дерево. Вообще говоря, работа, на которую местные мужчины затрачивали раньше, скажем, месяц, сейчас отнимает всего неделю. Как им использовать свободное время? Особенно, если учесть, что их излюбленные некогда занятия, связанные с боевыми действиями, сейчас уже не имеют смысла. Конечно, введение новых сельскохозяйственных культур, строительство дорог или даже популярный в последнее время среди аборигенов спорт — всё это играет известную роль, однако в балансе их времени произошли некоторые сдвиги. Стоит при этом добавить, что