Загадка гибели шхуны "Святая Анна" - Михаил Чванов

И он быстро уехал. Остался я снова один, думая, не упустил ли я последний шанс на спасение — надо было пристроиться как-то сбоку и бежать до его чума. И вот наступил день, четвертый, — без пищи, в снегу, ветер стихает. И… подходит мой „Прибой“, матросы подняли меня (сам ходить я уже не мог), донесли до берега, там на шлюпку…

Оказалось, что „Прибой“ укрывался от сильной волны в бухте Кожевникова (далеко на юг), оттуда сообщил по радио на ледокол „Малыгин“ о моем бедственном положении, а когда немного стихло, то, предварительно направив ко мне берегом оленью упряжку, пошел ко мне, встретил подошедший „Малыгин“, взял у него угля (свой кончился)…

Уже собирались отходить, видим, подъезжает из тундры к мысу оленья упряжка, это тот самый самоед, сдержал слово. В благодарность дали ему мешок муки. Потом, идя вдоль берега на юг, встретили направленную ко мне упряжку.

В Новом-порту в конце сентября забрали на борт зимовавший там личный состав — начальника полярной станции Дождикова, его больную жену, младшую сестру жены — Марию Кирилловну Белку. Она, как говорится, была от Дождикова на сносях. Дождикова уволили за расхищение продуктов… Потом он опять устроился в Североморпуть. Жена его умерла, и он женился… не на М. К. Белке, а на другой сестре его жены. И вот проходит 6 лет, я — начальник экспедиции, идем в 1932 году в плавание — из Красноярска. На короткой остановке в Ново-Имбацком вдруг подходит ко мне… М. К. Белка. Оказывается, она замужем, муж — студент морского техникума, уроженец Севера, он каждые примерно два года берет „академический“ отпуск, едет на „зимовку“, добывает пушнину, так и живет. По просьбе М. К. забрал я всех троих (ее с мужем и сына лет 5–6) на Диксон. Муж ее нанялся на „зимовку“ на о. Расторгуева, это за Диксоном, недалеко от устья р. Пясины. И вот, еще они были на Диксоне, приходит ко мне муж М. К. с каким-то мужчиной (назовем его Н.), просит зачислить того в штат полярной станции о. Расторгуева, чтобы ему было с кем ходить на промысел и т. д. Зачислил его, и все они ушли на промысловом боте на о. Расторгуева. Вернулись мы в Енисейск, оттуда я уехал в Омск, и вдруг весной 1933 года, примерно в апреле, приходит радиограмма с Хатанги, отправленная через Диксон, что на материковый берег в Хатанге вышел этот самый Н. с вестью, что муж М.К.Б. еще прошлой осенью был унесен в море на оторвавшейся льдине, что весь промысел вел он один и что недавно М.К.Б. и ее сынишка умерли, он похоронил их у зимовки и, оставшись в полном одиночестве, пришел на материк, для того чтобы сообщить о случившемся.

И вот наступает весна 1933 года. Я — начальник экспедиции, вышел на судах Енисейского отряда. Приходим на Диксон, и первой операцией была высадка астронома (моего друга С. Н. Кравкова, 1894–1942) на о. Расторгуева. Подходим к острову, он окружен непроходимым льдом. С трудом высадили Кравкова на западный край острова, он — двухвершинный, зимовка (в данное время пустая) близ берега бухты на южном берегу острова. Высадили астропартию (2 человека) с трудом, с минимальным запасом продуктов, но я предупредил Кравкова, что, если мы задержимся, придем за ним к о. Расторгуева не скоро, то он сможет пройти к опустевшей зимовке и взять там сколько нужно, ведь на опустевшей зимовке остался двухгодичный запас продовольствия на четверых. И пришлось нам задержаться по разным обстоятельствам. Подходим к острову только недели через две, льда у острова совсем нет, море чисто. Подошли мы к южному берегу западной части острова, спустили шлюпку, взяли группу Кравкова. Он успел сообщить мне, что ходил на зимовку, зашел, между прочим, в комнату, где жила семья М.К.Б., там не прибрано, заглянул в шкатулочку на „туалете“ М.К.Б., она полна драгоценностей (кольца, серьги и т. д.). Там же на столе среди разных бумаг лежала как бы памятная запись М.К.Б., в которой она кратко отмечала даты, когда и кто ушел на промысел (муж или Н.), что принес и т. д. Просмотрел я эту принесенную Кравковым запись, видно, что муж М.К.Б. ходил на промысел весь сезон, последняя запись поздней весной — отметки о приходе мужа нет.

И в этот момент вижу: подходит к берегу промысловая шхуна, несколько человек высадились на берег. Я срочно туда. А Н. уже ушел к зимовке, там развешано много песцовых, медвежьих и прочих шкур, ведь это все принадлежит Н., он, по его утверждению, один вел промысел, троих зимовавших с ним нет, а мужа М.К.Б. нет с осени, задолго до начала промысла. Так мне объясняют.

Но я немедленно повел всех к зимовке. Как раз выходит оттуда Н., по моему указанию его остановили, обыскали. Карманы его были полны драгоценностями М.К.Б., но он объяснил: „Да, это драгоценности М.К.Б., она, умирая, завещала их своей сестре, поручила передать“.

Предъявили ему запись М.К.Б., бесспорно ее. В конце концов он признался во всем, что убил и спустил под лед мужа М.К.Б. весной, в конце промыслового сезона, что, явившись к М.К.Б., предложил ей себя, она, догадавшись обо всем, была не согласна, он задушил ее и плакавшего мальчика (эксгумация подтвердила это). Суд был зимой 1933/34 года в Красноярске. Тогда „высшей меры“ не было, присудили ему пятнадцать лет.

Ну а Дождиков — он в конце 60-х годов, получив жилплощадь за счет нашего предприятия, издал, между прочим, книгу „В эфире — Арктика“ и пишет там, что когда он в 1917–1918 годах был радистом в Петрограде, на радиостанции „Новая Голландия“, к нему часто обращался лично В. И. Ленин, доверяя ему и т. д. Почему же он не говорил ни о чем в 1924, 1926 годах? Да очень просто. К концу 60-х годов не осталось свидетелей тех лет. Теперь нет и его, умер. А бухта на о. Расторгуева называется теперь „Бухта Марии Белки“. Так на картах, но кто была Мария Белка и как все было — никто не знает…»

Что же касается заданных мною вопросов, Всеволод Иванович в конце своего длинного письма сообщал: «Что я могу сказать по Вашим конкретным вопросам? С „бывшей“ невестой В. И. Альбанова (так представила мне ее Н. Г. Елеонская — а была ли она действительно невестой?) имел я короткий, примерно пятиминутный разговор в первых числах июля 1924 года, когда наши суда Енисейского гидрографического отряда УБЕКО Сибири пришли в Красноярск для погрузки снаряжения, угля и т. д., полученного на зиму нашей красноярской базой. В доме № 1 улицы Советской второй этаж занимала наша база, то есть наш представитель в Красноярске. В одноэтажном деревянном, но крытом жестью доме, условно под № 2, жила Н. Г. Елеонская, вход в комнату прямо с улицы закрывался железной дверью с висячим замком. А наискосок от дома В. Елеонской был дом семьи „невесты“ Альбанова. Состав этой семьи не знаю. Елеонская зашла с улицы в калитку и поднялась на крыльцо дома, просила „невесту“ выйти. И та вышла, а я стоял на улице у невысокого забора. К этому заборчику подошла „невеста“ пятилетней давности, состоялся наш разговор. Она проявила мало интереса к разговору, ей казалось как-то странно, что кто-то интересуется этой ушедшей в далекое прошлое темой. С ее слов я узнал только, что Альбанов умер от сыпного тифа в поезде (санитарном?), шедшем на восток. Где он был похоронен? Ей было неизвестно. А второй раз, в том же 1924 году, видел я „невесту“ в Красноярском парке (если идти по Советской улице довольно далеко — налево). Она была в веселом настроении, шла под руку с каким-то молодым человеком и смеялась. Кто это был — не знаю. Елеонская тоже не знала…