Бабье лето медвежатника - Енэ Рейтэ

Затем, судя по интонации, завершил свою гневную филиппику крепким словцом и выжидательно уставился на Пенкрофта. Тот, за неимением лучшего, хранил гордое молчание. Гигант решил прибегнуть к другим методам убеждения. Тон его смягчился, стал просительным, он пытался что-то втолковать Пенкрофту: извлек из кармана кокарду от фуражки и, положив руку на плечо связанному пленнику, произнес нечто, наверняка трогательное до слез. Даже промурлыкал какую-то мелодию и с печальным вздохом улыбнулся Пенкрофту. Тот ответил вежливой улыбкой, а двухметровый великан издал тигриный рык, выхватил саблю, взмахнул ею, со свистом рассекая воздух, и…

В последний момент, сердито фыркнув, снова вложил саблю в ножны. Небрежным жестом дал понять, что подобные Пенкрофту типы не заслуживают доверительного отношения, и указал на часы, строго погрозив пальцем. Затем извлек из кармана какую-то бумагу и сунул Пенкрофту под нос, а также продемонстрировал ему фотографию седовласой женщины с тремя детьми. Ни с того ни с сего вновь последовал поток ругательств и угроз, а в завершение, потрясая кулаками перед носом у Пенкрофта, Вандрамас ткнул ему в лицо портрет императора Максимилиана.[2]

Дав Пенкрофту налюбоваться изображением, великан в ярости заскрежетал зубами и разрыдался, прижимая к губам портрет императора-мученика. Не успел Пенкрофт скроить сочувственную мину, как ему вновь принялись грозить кулаками.

Похоже, этого человека ввели в заблуждение, и теперь он призывает к ответу Пенкрофта, якобы повинного в убиении императора Максимилиана.

Горькая усмешка кривилась на устах Вандрамаса, голос звучал обреченно. Расхаживая по комнате, он бормотал что-то, тоже явно невеселое, затем просвистел мелодию военного марша, распрямил плечи и улыбнулся Пенкрофту. Что поделаешь, я человек, и ничто человеческое мне не чуждо – как бы говорил этот жест. И вдруг вытащил револьвер. Стоял он, к сожалению, лицом к кровати, так что нечего было надеяться на вмешательство доктора, совсем недавно спасшего Пенкрофту жизнь.

Пока что Вандрамас всего лишь продемонстрировал оружие. И показал на часы, яснее ясного давая понять, что у Пенкрофта есть время подумать. Ну, а там не взыщите: стукнет себя кулаком в грудь и пристрелит непокорного.

Надо бы хоть что-то ответить, но как тут ответишь!

А Вандрамас спрятал часы в карман, облобызал Пенкрофта в обе щеки и… удалился. С улыбкой на лице и со слезами на глазах.

Интересно, сам-то псих понял хоть что-нибудь из своих бессвязных речей?

Из-под кровати выбрался доктор.

– Вовремя же я там спрятался… Иначе пришлось бы расплачиваться за тот неудачный удар по голове…

– Тяжелый?…

– Теперь – да. Потому как он некстати очухался, вот и пришлось схватить его за глотку и врезать в челюсть. Но уж на сей раз без промаха!

– Врачу вроде бы положено разбираться в анатомии… Ну, развяжите же меня наконец!

– Да, надобно поторопиться! Слышали, что он сказал?

– Не глухой, слышал! И все же, стоит ли горячку пороть?

– Дружище, когда он произнес: «Fyatta та dince ci ypuroli!», тебе, должно быть, все стало ясно. У меня кровь в жилах застыла!

Нет, у этих ничего не допытаешься!

А доктор тем временем достал зажигалку.

– Подпалю веревку… Да и не веревка это вовсе, так – пакля какая-то, быстро займется.

«Пакля» никак не хотела загораться. Рукава пиджака вспыхивали трижды, галстук Пенкрофта сгорел до узла, а не будь в комнате кувшина с водой, и сам Пенкрофт зажарился бы до хрустящей корочки, пока наконец не высвободились его руки, сплошь в ожогах.

За окном послышался отдаленный свист.

– Меня зовут! – всполошился доктор. – Поторопись за нами, будем ждать тебя у Мадонны Бьоретти! – И одним махом выпрыгнул в окно.

Мадонна Бьоретти! Знать бы, где находится эта святая особа! Ладно, разберемся… Гораздо хуже, что ноги остались связанными, а доктор унес с собой зажигалку!

Пенкрофт попытался развязать веревку, но попытка оказалась напрасной: лодыжки были обмотаны несколько раз, а узлы затянуты на совесть. Хорошо хоть руки свободны! Неловкими прыжками Пенкрофт подобрался к двери, отворил ее и через перила разглядел, что внизу находится распивочная. Народу – ни души, зато и у стойки, и на столиках всюду ножи. Перемахнуть через перила – и вниз, здесь невысоко, не разобьешься, зато путы можно будет перерезать в два счета.

Сказано – сделано! Пенкрофт перемахнул через перила и… повис вниз головой, раскачиваясь на веревке, стягивавшей ноги: она зацепилась за крюк подвешенной к потолку железной лампы.

В пивную заглянул посетитель – носатый, в шляпе с широкими полями. При виде столь необычного зрелища он остолбенел.

– Смотрите-ка! Что тут у вас творится?

Болтаясь из стороны в сторону, головой вниз, Пенкрофт попытался небрежно усмехнуться, что оказалось нелегкой задачей.

– Поспорили с трактирщиком на полсотни, что я два часа проболтаюсь на лампе головой вниз. Остался еще час.

– Нашего трактирщика хлебом не корми, только дай ему подурачиться. А сами вы из циркачей будете?

– Ага… Наш цирк выступает в соседнем городе.

– Понятно. А на будущей неделе, стало быть, к нам?

– Всенепременнейше! – любезно качнулся Пенкрофт. – Я здесь в качестве рекламы – Вилли Висельник! Меня отправляют за неделю вперед, чтобы я на спор раскачивался вверх ногами.

Носатый подошел к нему и подтолкнул. Пенкрофт поплыл маятником.

– Эй, что вы делаете?! – заорал он, позабыв обо всякой любезности.

– Вы почти перестали раскачиваться, а я не хочу, чтобы вы проиграли. У нас в городе, знаете ли, все до одного ярые болельщики.

У Пенкрофта уже все плыло перед глазами, тем более что при первом толчке он опрокинул головой стул.

– Что-то я сегодня не в форме, – заметил он. – Пожалуй, на этом можно закругляться. Завтра буду качаться допоздна, а сейчас снимите меня, пожалуйста.

– Что вы, остался всего какой-то часок! Соберите волю в кулак, и айда: вправо, влево!.. Будьте же наконец мужчиной!

– Нет-нет! Я уж прошу вас… Снимите меня!

– Не шутите! Потом сами же мне спасибо скажете, что я вас не послушался! Огрести полсотни за здорово живешь – редкая удача. Э-э, да я смотрю, вы опять раскачиваться перестали!..

Болельщик снова подтолкнул Пенкрофта, а тот, стиснув зубы, попытался схватить его за руку. В голове гудело, боль разливалась по всему телу, а носатый взял на себя роль зазывалы.