Экстрасенс - Мария Семенова

Парикмахер тоже отсчитывал последние дни до воли, и скоро на его место прописали тихого молчаливого парня.

– Из-за телки влетел, – сказал он при знакомстве, но дальше объяснять не стал. И каждый понял его слова в меру своего воображения.

Парень вместе со всеми делал кирпичи, играл в домино. Записался в ансамбль играть на банджо.

А когда Николай вернулся из города, ноутбука он не обнаружил. Сумка, в которой он лежал под кроватью, завернутый в детское одеяльце, стояла, но была пуста. Не было и дискет, на которые Николай записывал копии файлов.

– Да ты подожди колесо катить, может, кто взял поиграться. Там, говорят, игры внутри есть, – растерянно говорил водитель троллейбуса.

Он прошелся по комнатам, но никто ничего не знал и не видел.

– Кешка взял, – сообразил вдруг Борис Наумович. – Я еще его спросил: «Ты чего такую сумку большую берешь?» А он мне: «Банджо я в чем привезу? Не в руках же». Ей-бо, сбежал, мужики!

Николай не спал всю ночь, прислушиваясь к каждому шороху на лестнице. Ему казалось, что парень вернется и скажет:

– Ну взял поиграть, чтоб ехать было не скучно. Так привез же.

Но парень не вернулся ни в понедельник, ни во вторник.

– Ты доложи майору, может, перехватят твой компутер, – сочувственно советовали все.

И хотя чего-чего, а не докладывал он никогда, пришлось идти к майору. Писать заявление о пропаже.

– Вы бы, Горюнов, еще кучу брильянтов сюда завезли! – расстроился майор. – Конечно, своим ценным предметом и спровоцировали его на кражу с побегом.

– Там вся моя работа. Все, что я сделал за последние годы!

Видимо, в лице Николая было что-то такое, что заставило майора перемениться.

– Ладно, ладно, не горюйте, Горюнов. Еще не все потеряно. Его и так уже ищут.

Этот удар судьбы был пострашней, чем ограбление в Шереметьеве.

Пропавшие из сумки дискеты скоро обнаружились за батареей. Парень сдуру решил их спрятать в незаметное место. Что происходит с дискетой, пролежавшей рядом с чугунной батареей, Николай хорошо знал: она размагничивается, и все записи навсегда исчезают.

– Слышь, Доктор, пойдем пивка попьем после смены, – уговаривал его водитель троллейбуса. – Нельзя так ходить, будто ты покойник. Ну потерял кой-что. Другое найдется, слышь?

Николай усмирял на мгновение боль души и, глядя пустыми глазами на сотоварища, пытался улыбнуться. Однако вместо улыбки губы изображали кривую гримасу.

– Поймали вашего охламона, – сказал майор спустя еще несколько дней. – В нетрезвом состоянии ограбил квартиру любовницы. Сидит в ка-пэ-зэ.

Еще через неделю Николая вызвали в город для опознания ноутбука. Он был найден во время обыска комнаты, куда парень отнес вещи бывшей любовницы и где прятался сам. Только напрасно Николай радовался. Все его тексты были с жесткого диска стерты, а заполнен он был идиотскими играми, стрелялками и страшилками.

И все же две статьи были напечатаны в российских журналах – в ботаническом и по экологии. Николай принес их майору.

– Хорошее дело, – похвалил майор. – Вы, это самое, сделайте для меня ксерокс, я отчет по воспитательной работе готовлю. Как раз ваши работы пригодятся. Прибытков, он тоже в детский журнал рисует карикатуры, Викторов, тот фигуры вырезает из дерева. Это все очень нужно. Нормальное проведение культурного досуга.

Сын майора делал заметные успехи в английском, и майор был доволен. Правда, в последнее время их беседы во время прогулок вокруг высокого сплошного забора с колючей проволокой принимали все более философский характер.

– Ответьте мне, сэр, – спрашивал сын по-английски во время прогулки, – есть в России сейчас хотя бы одно место, где честный человек мог бы принести пользу обществу?

– Вы не первый задаете этот вопрос, – отвечал Николай. – Примерно о том же спрашивали Пушкин с Лермонтовым. А прежде, как известно, Радищев с Новиковым. Но еще раньше их – Курбский. Он тоже дознавался об этом у Ивана Грозного.

– Но я спрашиваю вас, сэр, а не Пушкина с Лермонтовым.

– Есть теория малых дел. Ее сторонники считают, что если каждое мгновение жизни и каждый мелкий поступок направлять на добро для людей, то это превратится в большую программу и преобразует мир.

– А вы, подобно большевикам, считаете, что преобразовать мир возможно? – Бедный мальчик смотрел на него то ли как страждущий истины на пророка, то ли как всевышний судия на грешника.

– Я – как Лев Толстой. Считаю, что улучшение человеческой породы лучше начинать с самого себя. Но Ленин, Сталин и Гитлер были с ним не согласны…

Послушал бы майор эти их беседы!

Длиннорукому длинноногому парню из параллельной комнаты исполнилось двадцать пять. По этому поводу он выставил на стол несколько бутылок водки и позвал соседей.

На этот случай у Николая был привычный арсенал шуток.

– Я не пью, зато закусываю здорово! – отговорился он и остался в своей комнате.

Прежние соседи относились к этому с пониманием и даже уважением:

– Завязал Доктор тугим узлом.

Николай с полчаса полежал, почитал сугубо научный журнал на английском языке. Громкие голоса за стеной ему не мешали.

Но парень в подпитии оказался приставуч и занудлив. Он вернулся за Николаем, а следом за ним вошел улыбающийся Наумыч. Он тоже был немного навеселе. У парня плескалась в стакане водка.

– Тебе оставили, – сообщил он. – Выпей, как человека прошу!

– Я ж говорю: он свою бочку выпил, – сказал Наумыч, пытаясь взять стакан с водкой у парня.

– Ты-то отлипни, я хочу Доктора угостить. Слышь, Доктор, – снова повторил парень, – как человека прошу, пойдем выпьем!

– Такому легче дать, чем остаться девушкой, – пошутил добродушно Наумыч.

Но парня эта шутка вдруг задела.

– Ах ты, сука! Шмази давно не пробовал? – пробормотал он, поставил криво стакан на край ближней тумбочки, так что тот обрушился на пол, и попытался провести ладонью с растопыренными пальцами по лицу Наумыча.

Наумычу, естественно, этот жест не понравился. Он отстранился и легко оттолкнул длинную руку парня.

Парень в ответ неуклюже протянул другую руку к горлу Наумыча. Тот, приняв боксерскую стойку, отбил руку и несильно врезал парню в скулу.

– Кончайте, парни! – успел выкрикнуть Николай.

Но было уже поздно.

– Значит, ты так! – обиженно проговорил парень.

Он немного пошатался, как бы раздумывая, потер скулу, а потом неожиданно ловко нагнулся и схватил единственный свободный табурет за ножку. Через минуту в комнате была уже смертельная свалка.