Моя Шамбала - Валерий Георгиевич Анишкин

На следующий день шофер Фаддея Семеновича привез аккуратный сверток. Когда мы сняли шуршащую пергаментную бумагу, под ней оказались шахматы. Шахматная доска была инкрустирована янтарем и малахитом, а шахматные фигуры из слоновой кости и черного дерева изображали войско. Король и королева — шах и шахиня, на боевом слоне — погонщик, на коне — арабский наездник, ладьи изображала крепостную башню, а пешки — индийских солдат со щитами и копьями.

Отец с восторгом разглядывал фигуры, был смущен и не знал, как поступить с подарком. Вернуть, значило обидеть хозяина. И оставить неловко. Будет похоже, что Милу лечили из корысти.

В конце концов, решили поговорить с генералом, если удастся, или с Кирой Валериановной.

А недели через две отца пригласили в обком партии к самому первому секретарю и предложили на выбор должность секретаря райкома или зам зав. отделом обкома партии. Отец сослался на то, что еще не совсем оправился после ранения, и спросил, нет ли какого-нибудь места для него по специальности. Первый пожал плечами и сказал с сожалением:

— Жаль, вы нам подходите. Тем более вас рекомендуют очень ответственные люди… Ну что ж, поправляйтесь. К этому вопросу можно вернуться позже. А работу мы вам пока подберем. И подлечим. Я распоряжусь, чтобы вас прикрепили к нашей поликлинике.

— Ну и правильно, — сказала мать отцу. — Собачья работа. Не с твоим здоровьем, высунув язык, бегать по району.

— Там бегать не надо. Первому секретарю машина положена.

— Не нужна нам никакая машина.

Секретарь обкома свое слово сдержал. На этот раз отца пригласили к заведующему промышленным отделом. Здесь тоже был выбор: директором какой-то фабрики или главным инженером какого-то комбината. Отец выбрал второе… Мать по этому поводу сказала:

— Ну и правильно. У главного инженера ответственности меньше. За все отвечает директор.

С Милой мы еще какое-то время встречались. Раза два по ее просьбе за мной присылали машину. Мы даже гуляли в Купеческом гнезде. Я ей еще был интересен.

Кира Валериановна усаживала меня за стол, угощала шоколадными конфетами и печеньем, спрашивала про школу, про родителей.

Потом они с Кирой Валериановной уехали на море. Вернулись к самому началу учебного года, и наши встречи как-то сами собой прекратились.

Так закончилась эта история, хотя генерал еще раз даст о себе знать, и в нашей семье помянут его добрым словом.

Глава 13

Нинка Козлиха. Цирк. Работа за контрамарки. Карманник. Цирковое представление.

К вечеру второго дня домашний арест с меня сняли, и я вышел на улицу.

Во дворе стучали топорами плотники. Это парикмахер Хаим Фридман строил себе павильон для парикмахерской. Его жена, огненно рыжая Зинка, командовала мужиками.

Пацаны сидели на пригорке у сараев, выходящих задами на улицу. На высоком крыльце Голощаповского подъезда и на табуретках, вынесенных из дома, расположились старухи и обсуждали житейские мелочи.

У Пахома правый глаз расплылся синяком. Ему всегда попадало «на всю катушку». А что недодавала мать, отсчитывал отец. Отец Пахома говорил: «Так-то оно надежней».

— А как же теперь документы? — спросил я.

— Ничего, сходим, пусть шум утихнет, — пообещал Монгол.

— Ты записку, Мишка, не потеряй, — сказал Мотястарший.

— Учи ученого! — обиделся Монгол.

— Гляди, пацаны, — Каплунский показал глазами в сторону голощаповокого крыльца.

По улице плыла Нинка Козлиха. Она шла, покачивая бедрами, демонстративно не обращая внимания на старух, которые с раскрытыми ртами уставились на неё. Нинка была одета в просвечивающееся насквозь голубое с белыми цветами платье; под платьем прозрачная короткая комбинация, а через комбинацию четко вырисовывались трусики, присборенные с боков, как шторы в окнах прокурора.

— Во бесстыжая, — смогла выговорить Кустиха. Сплюнула в сторону, перекрестилась и скороговоркой добавила, заведя глаза кверху:

— Прости меня, господи, грешную.

И сразу, будто всех прорвало:

— У неё и батька беспутный был.

— Известно, каков поп, таков и приход.

— А оно и мать не лучше.

— А меня озолоти, в жизнь бы в таком сраме не пошла, — доложила Кустиха.

— Ой, бабы, давеча, уж к ночи, я на двор вышла, слышу смех и два голоса, мужской и Нинкин. Ну, бабы, чего я только не наслушалась. Вот где срам-то.

— Ну, ну! И чего срам-то? — заинтересовалась Туболиха. Кустиха поправила платок и зашепталась с бабками, те качали головами, а глаза их горели лукавым огнем.

— Нинка! К офицеру пошла? — крикнул Пахом и, заложив пальцы в рот, пронзительно свистнул.

Монгол смазал его по затылку.

— Ты чего? — опешил Пахом.

— Ничего. Она тебя трогает?

— Влюбился чтоли? — пробормотал как бы про себя Пахом.

— Чего? — приподнялся на локтях Монгол. — В лоб захотел? Я могу.

Пахом отодвинулся от Монгола. Нинка скрылась за углом.

— Во Козлиха дает! — засмеялся Мотямладший, когда Нинка скрылась за углом. Никто не поддержал Мотю и тот, скосив глаза на хмурого Монгола, замолчал.

— Гляди, пацаны. Сенька бежит, — заметил Семена Письмана Пахом.

Семен действительно спешил изо всех сил. Черная дермантиновая сумка с синей заплаткой и перевязанными медной проволокой ручками тяжестью перекашивала его на одну сторону, и он припадал на правую ногу, будто она у него была короче.

— Что он кричит? — опросил Монгол.

— Вроде «сыр» какой-то, — пожал плечами Мотястарший. Не понять, пыхтит как паровоз.

— «Цирк», вроде «цирк», — разобрал Самуил.

— Цирк приехал, — выдохнул, наконец, подбежавший Семен, бросил сумку на траву и завалился рядом. Грудь его вздымалась и опускалась с ритмом бешено работающего насоса.

— Брешешь!

Мы разом сели.

— Ты говори толком, рыло, — строго сказал Пахом. — Где цирк?

— Мать послала за солью, — переведя дыхание, стал рассказывать Семен. — А на пустыре у моста машины, лошади и клетки со львами. А рабочие вбивают в землю колья.

— Бежим, — вскочил Монгол. И мы побежали в сторону Московской.

— А я? Я только сумку отнесу, — взмолился Семен. — Я ж вам про цирк сказал.

Но мы его не слышали. Мы на всех парах неслись к площади.

На месте разрушенного здания у моста и выровненной бульдозером площадке, как раз напротив Покровской церкви, царило оживление. Прохожие останавливались, чтобы посмотреть на оживший пустырь. Пацаны, надежно заняв все свободные позиции, жадно следили за событиями, которые разворачивались на площадке.

Заливисто лаями собаки, скрытые вагончиками, раздавался львиный рык, и недовольно фыркали лошади.

Четверо рабочих натягивали брезент купола. Усатый пожилой дядька, видно старший, покрикивал на рабочих, те что-то сердито отвечали. Работа продвигалась с трудом.

— Ребята! — донеслось до нас. — Ребята! Бесплатно в цирк хотите? Усатый обращался к нам. Мы ринулись к нему.

— Будете помогать. Послезавтра представление.

Помогать хотели все, но усатый отобрал самых старших, в том числе и крутившихся