Путь хунвейбина - Дмитрий Жвания

- Ессен бите, - сказала она мне.

Я был очень благодарен этой доброй женщине, я не ел с прошлого вечера. Ни крошки целые сутки! Только глоток шнапса. Но все испортила откормленная американка. Как только женщина с девочкой покинула купе, она развернула сверток, достала булку, разрезанную пополам и намазанную внутри паштетом, расщепила ее, понюхала, состроила гримасу отвращения и произнесла: «Фуууу».

«Ах ты толстожопая свинья!» - подумал я. Такие же бутерброды делала мне моя мама на завтрак, такими же бутербродами меня угощала мама Янека.

Я тоже понюхал бутерброды, и не почувствовал ничего, что могло бы вызвать реакцию – «Фуууу».

- Да у тебя в носу – дерьмо! – сказал я по-русски.

- Ват?

- Нафинг, нафинг, - сказал я с максимально дружелюбной улыбкой.

Пришлось терпеть голод дальше, пока американка не отрубилась в своем плеере. Видимо, этого момента ждал не только я, но и молодая французская пара. Мы подели булочки, и съели их без всякого «фуууу», французы угостили меня пепси-колой.

Среди ночи в купе вошел еще один молодой француз. Когда наши документы проверяли на бельгийской границе, он понял, что я из Советского Союза.

- А кто вы по национальности? – спросил он меня.

- Дедушка из Грузии.

- Я учил в колледже русский язык, но вам, должно быть, не приятно говорить по-русски?

- Это почему?

- Но ведь Грузия хочет независимости.

Я даже не нашел, что ответить на это. Мы немного поговорили о ситуации в Советском Союзе, и заснули, проснулся я, когда поезд уже въезжал в Париж.

На перроне Северного вокзала стоял Пьер в коричневой кожаной куртке. Я был так рад, что после всех дорожных приключений увидел знакомого человека, говорящего по-русски, что обнял Пьера.

Мы зашли в кафе у вокзала. Пахло так, как пахнет только в парижских кафе – кофе и свежими круасанами. Мы выпили по чашке кофе, съели по круасану. И Пьер на своем «Рено» отвез меня к себе, жил он в районе Бельвилль, где давали последние бои парижские коммунары.

- Сейчас я познакомлю со своей подругой Сандрой, ее родители – польские евреи, у нее очень простая фамилия - Заяц.

Сандра оказалась женщиной лет 40 с лишним, типичная ашкенази, веснушки на лице, вьющиеся волосы, полная. Она встретила меня очень любезно, попросила меня чувствовать себя как дома. Но я и так чувствовал себя так, как будто приехал к близким родственникам в Тбилиси или в Сухуми.

Первые два дня мне Пьер показывал Париж, и видел своими глазами то, о чем много раз читал, что видел в кино.

После Нового года я уехал в Руан вместе с Мокки, а вернулся в Париж, когда была в разгаре кампания против войны в Персидском заливе. Пьер и Сандра не всегда находили время на общение со мной, были заняты, понятное дело. И я ходил по музеям, изучал Париж. Пьер посмотрел, как я одет и с серьезным видом сказал:

- Сразу видно, что ты приехал из Восточной Европы, тебя будет останавливать полиция, принимая за беженца из Югославии. Носи пока мою кожаную куртку.

Я позвонил Лоранс, на демонстрации она дала мне свой номер телефона. Лоранс пригласила меня к себе домой, жила она рядом с Пантеоном, близ Латинского квартала, на улице Пьера и Марии Кюри. Я принес ей Гошины подарки, письмо от него, пресловутые серебряные рубли и бутылку водки в подарок ее родителям. Она тут же прочитала письмо и стала хмурой, я понял, что она прочитала не то, что рассчитывала прочесть. Еще я принес от Гоши ее подарок ему – плеер. Плеер у Гоши вышел из строя, и он почему-то решил, что починить его можно только во Франции.

- О, хорошо, я куплИУ ему новИй. А что это за монЬеты?

- Гоша сказал, что ты можешь продать их.

- Ви что, стали фарцовщиками? Забери эти монЬеты, я их не возьму!

Чертовы рубли! Из-за них я чуть не остался на границе в компании с таможенниками! И вот – напрасно рисковал…

Чтобы разрядить ситуацию, я предложил выпить водки за встречу.

- РавИе это водка не для моих родителей? ХочИешь – пей, я не хочИу.

Я стал злиться.

- Послушай, Лоранс, я передал тебе то, что просил меня передать тебе Гоша. Если он тебя чем-то обидел, я не виноват. Это ваши дела. Я сюда приехал учиться активисткой работе, а не как курьер Георгия, прости. Я, пожалуй, пойду.

Лоранс поняла, что переборщила и попросила меня остаться.

Она рассказала о своей учебе в Сорбонне, я рассказал, как продвигается моя работа над дипломом о «Красных бригадах», и попросил ее свести меня с легендарным Антонио Негри, который в то время преподавал в парижском Коллеж де Франс. Еще мы говорили о ситуации в Персидском заливе, Lutte Ouvriere. Выяснилось, что она отошла от организации, предпочтя статус «сочувствующей».

- Почему? – изумился я. – Разве LO не самая реальная троцкистская организация во Франции?

- Честно говорЬя, я понялЯ, что я - не революционерЬка. Я хочИу выйти замуж, родЬить ребиЁнка.

- Но я женат, у меня ребенок и тем не менее я – революционер, живу в России, где сейчас жить весьма непросто, - недоумевал я. – Ты могла бы найти себе мужа среди активистов, ведь LO - большая организация…

Лоранс печально ухмыльнулась.

- Если бы ты жилЬ во Франции и был активистом Lutte Ouvriere, ты не мог жениЦсЬя и заводит ребЬёнка, в LO это нельзИя, запреСЧено.

Вот это да! Я читал, что активисты «Красных бригад» уходили из семей, чтобы действовать в подполье, и это у меня не вызывало вопросов. Но Lutte Ouvriere не в подполье, и не занимается вооруженной борьбой с режимом. К чему такие строгости?

На следующий день я спросил у Пьера, правду ли говорит Лоранс. Пьер кивнул головой – правду.

- У нас есть активисты, которые родили детей, но они родили их до того, как стать активистами, - объяснил Пьер. – Я сам посоветовал многим нашим девушкам сделать аборт. Если бы они родили ребенка, мы бы их потеряли как активистов.

Видя, что я растерян, Пьер продолжал:

- Я сам очень люблю детей, и скажу тебе честно: мне больно, что у меня нет родного ребенка. Но мне надо было выбрать: либо LO, либо частная жизнь мелкого буржуа - семья, дети. Я выбрал LO и не жалею об этом. Ты думаешь, Сандра не хотела ребенка? Хотела! Но в ее жизни есть нечто большее, есть то, что Ленин называл атмосферой товарищеского доверия, понимаешь? А что касается Лоранс, то она – типичная мелкая буржуа из провинции. Ей с детства твердили: ты должна выйти замуж, родить ребенка, иначе ты проживешь напрасно. Она никогда не была хорошей активисткой. То, что она вывела меня на вас, - ее единственная ее заслуга. Лет через пять она будет вспоминать о троцкизме, коммунизме как об увлечении молодости, если вообще будет вспоминать об этом.

После такого отзыва о Лоранс, я не стал афишировать, что она пригласила меня на факультет славистики Сорбонны, на котором училась.