Счастье по собственному желанию - Галина Владимировна Романова

– И в чем же я, по-твоему, виновата? – она насупленно наблюдала за обоими, черт его знает, до чего они успели тут договориться, пока она блевала в туалете и полоскалась затем в ванной.

– В том, что не совсем со мной откровенна, Люба. – Гена улыбнулся ей одними губами, оставив глаза по-прежнему холодными и подозрительными.

– В чем? Я все тебе рассказала! Что еще тебе хотелось бы от меня услышать?

– Ну, например, о погроме в твоей квартире. Подробнее, если можно, – мужчины переглянулись. – Ну… Любовь, я жду. Что произошло у тебя дома накануне вечером? Кто рылся в твоих вещах? Что искали?

– Я… – красноречивее того, как она посмотрела сейчас на Кима, посмотреть было невозможно.

Этот идиот, сам того не ведая, только что подписал ей смертный приговор. Ей же ясно дали понять, что если в это дело вмешается милиция, ее убьют. А он взял и без ее ведома и разрешения все рассказал милиционеру.

Хоть одно радовало: это был не Ким вчерашним вечером, потому что доносить на самого себя он бы не стал. Нелогично. Кто же тогда? Иванов? Чего ему-то было искать у нее дома? Конверты с новой зарплатой не взял, а это на Иванова совсем не похоже. Тот бы взял непременно и никаких записок не оставил бы.

Нет, тут что-то и кто-то еще…

– Я не знаю, Гена. Я ничего об этом не знаю, – она спокойно выдержала его тяжелый, милицейский взгляд, она же и в самом деле ничего не знала. – Ходила в магазин. Потом засиделась в кафе на углу дома. А когда вернулась, там такое. Что я могу знать? Может, у меня искали тот самый конверт, а? Как считаешь?

Кажется, ее версия Генке понравилась. Он ненадолго задумался. А потом кивнул, соглашаясь. И даже добавил что-то типа: возможно, и так.

Но вот Ким…

Тот не верил ни одному ее слову. Сидел, кривил рот в незнакомой идиотской ухмылк, и недоверчиво щурил глазами в ее сторону.

Через полчаса Генка ушел, взяв с нее слово явиться в отделение по первому зову. Она пока единственный свидетель вроде как, хотя и помощи от нее никакой.

Сячинов ушел, а Ким обрушил на нее столько всего, что Любе пришлось просидеть остаток дня в отведенной ей спальне и не высовывать носа оттуда, чтобы не быть уличенной во всех преступления сразу.

И чего ей только не вменялось. Ким договорился даже до того, что обвинил ее, правда косвенно, в смерти Тимошиной тещи. А уж фамилии Иванова и Хелина, и все, что с ними было связано, у него просто не сходили с языка. Кажется, он даже устал, до такой степени наорался. Хлопнулся лицом вниз на диван и велел ей убираться в спальню и не сметь оттуда выходить без крайней нужды.

Вот Люба и сидела за закрытой дверью и думала, думала, думала.

Думать, правда, особенно было не над чем. Ну, абсолютно никаких фактов, даже разрозненных.

С нее что-то требуют, и даже что-то искали. Если вспарывали подушки и одеяло, предположительно это не крупная вещь. Что это могло быть? Драгоценности? Деньги? Ценные бумаги? Похоже, что так. Но тут вот сразу возникала одна крохотная проблемка: никакого отношения ни к первому, ни ко второму, ни к третьему Люба не имела. То есть не имела никогда ни драгоценностей, ни денег, ни ценных или компрометирующих кого-то бумаг.

Могли ее оболгать, подставив под такую раздачу? Запросто, только кому это было нужно? А что, если тому, кто… кто пытается отвести от себя подозрения?! Ох, как горячо! Как горячо!!! И что-то крутится такое в голове, только вспомнить все никак не удается. Может, еще прозреет, а? Может, снизойдет на нее озарение?

Тимоша Савельев что-то такое знал, раз хотел незамедлительно с ней поговорить. И знал, видимо, что-то серьезное, раз его убили.

Убили, убили, теперь вон уже и Сячинов этого не отрицает, а поначалу все бубнил про несчастный случай.

Тимошу устранили. А следом за ним кто стал обладателем информации? Правильно! Его семья. Там – в его доме, в его семье, остались те самые бумаги, представляющие для кого-то опасность.

А-аа! Вот оно, прозрение-то!!! Вот что от нее требовали и что у нее искали, перевернув весь дом вверх дном! Это как раз те самые бумаги, что пыталась ей передать Таня Савельева. Пыталась, но не передала. Их украли. И если предположить, что украл их тот самый человек, который подстерегал ее в подъезде, то… то, выходит, ей теперь уже ничто не угрожает?!

Выходит, что так.

Выходит, что бедная тетя Вера приняла весь огонь на себя и тем самым спасла ее.

Господи, беда-то какая! Как же там теперь Таня?! Нужно, нужно срочно позвонить ей и узнать, какая помощь требуется.

Люба осторожно выглянула из-за двери спальни. Ким лежал на диване, все так же зарывшись лицом в подушку. Кажется, он спал. Пробежав на цыпочках к телефону в прихожей, Люба быстро набрала номер Савельевых.

Долго никто не подходил. Потом ей ответил незнакомый женский голос.

– А Татьяну можно? Извините, это Люба звонит. Люба Закатова. Я хотела узнать, не нужно ли чем-то помочь?

– Люба, значит… – в трубке озадаченно замолчали, а потом проговорили, пару раз предварительно извинившись: – Она не хочет вас видеть.

– Таня?!

– Да, Таня. Она велела передать вам, чтобы вы на порог не являлись или что-то подобное. Она считает вас виновницей, в каком-то роде, вот и…

Люба не стала слушать до конца и положила трубку. Потом хотела вернуться назад в спальню, но вдруг сочла, что у нее возникла крайняя нужда выпить кофе. Ей же было велено только по крайней нужде? Вот, как раз тот самый случай.

Она налила воды в прозрачный, сверкающий крышкой и кнопками чайник, поставила его на подставку, включила и тут же заскучала у окна.

Как бы было сейчас хорошо, не случись того, что случилось. Взять бы и вырезать из жизни кусок в три года, ровно в тысячу девяносто пять дней. Чтобы не было ни их с Кимом расставания, ни неудачного замужества с Ивановым. А чтобы это был их дом, их кухня и их субботний день.

Она бы приготовила что-нибудь вкусное. А он бы… Он бы пускай валялся в постели хоть до обеда. Она не стала бы роптать и ругаться, что она устала и измоталась, а он дрыхнет себе. Нет, не стала бы. Нажарила бы мяса и картошки с поджарками, как он любил. И еще помидоров бы с чесноком сделала. Ким обожал салат из помидоров с чесноком и постным маслом. Непременно чтобы помидоры были порезаны тонкими дольками, а чеснок накрошен мелко-мелко. А еще он любил прозаичную шарлотку. Она бы и ее для него сделала, жалко, что ли! Яблок чтобы было полсковороды и таких, что покислее, а сверху толстым слоем ноздреватый пухлый бисквит.

Сели бы вот за этот самый стол, Люба повернулась, и с тоской посмотрела на новое приобретение Кима. Он бы вон с той стороны сидел всегда – спиной к стене. А она бы напротив. Завтракали бы, чай пили, мечтали бы, строили планы.

Все пошло наперекосяк из-за глупой, в сущности, ссоры. Кто-то кому-то не захотел уступить. Кто-то кого-то не понял, не захотел объясниться, не дождался.