Заложницы вождя - Анатолий Баюканский

— А что можно сделать на конвейере? — простодушно спросила Маргарита.

— О, для врага конвейер — золотое дно. Смотри, чтобы вместо взрывчатки не подсыпали чего иного — песок, опилки. Словом, мы с тобой должны о врагах и саботажниках знать все. А теперь, — капитан подал ей мокрое полотенце, — натри посильней глаза, будто ты у меня не чай пила, а рыдала, и шагай. Чтобы не пало на тебя подозрение, пригласи сюда Анну Пффаф.

Длинноногая Анна Пффаф робко, бочком вошла в комнатушку капитана. Она уже начала дремать, когда пришла зареванная Маргарита и передала ей приказ начальника. Приводить себя в порядок умышленно не стала да и боялась задержаться: капитан — человек непредсказуемый, зарычит, упечет в карцер. Вошла, на ходу застегивая кофту.

— Вы меня звали?

— Садись, вот сюда, на стул. Он еще теплый, нагрела своим задом Маргарита, дал я ей мыла, теперь орать на весь барак не захочет. — Анна не узнавала капитана: часа полтора назад был туча тучей, рычал на всех, бросался с кулаками, а тут вдруг заулыбался. Подошел к ней вплотную, осторожно дотронулся до расстегнутой кофты — пуговичка держалась на одной ниточке, никак не застегивалась. — Ну и сиськи у тебя, Пффаф, жить бы тебе в Германии, лихо плодила бы белокурых бестий на радость Гитлеру.

— Зря оскорбляете, гражданин капитан, — смело отпарировала Анна, — ради этого комплимента меня вызвали? — В ней вдруг вспыхнула острая злоба, которую не всегда сумела сдерживать, ибо прекрасно понимала: женщине с такой внешностью, как у нее, тяжко придется в ссылке, фигура, лицо, длинные ноги, наверное, и в аду будут привлекать сластолюбивых чертей. И одно правило она давно усвоила: если мужчина, будь он самым грозным начальником, начинает разговор с комплиментов, гроза пройдет стороной, хотя, конечно, вызов к капитану никогда не сулил добра. Анна имела опыт общения с ухажерами разных рангов и разных сословий, знала, какое впечатление производит на мужчин, умела оценивать даже их взгляды, хорошо изучила их психологию и была в состоянии безошибочно определять, что последует за разговором — мужские ухаживания походили на забавную игру, в которой только одна сторона знала, чем игра завершится, но то было в вольной жизни, когда легко и просто «отшивала» кавалеров. Но капитан был ей непонятен, и посему с ним нужно было ухо держать востро.

— Ладно, оставь свои античные формы при себе. Скажи лучше: ты украла хвойное мыло у Маргариты Клейнмихель? — Капитан прищурился, включил настольную лампу, направил свет в лицо ссыльной.

— Это она вам нажаловалась? — опешила Анна и покраснела до корней волос. Единственное, чем гордилась на воле и тут, в ссылке, что за двадцать шесть лет к ее рукам не прилипло ничего чужого. Работала директором дома культуры, подписывала документы, имела наличными большие суммы во время гастролей, но, боже упаси, никогда не присвоила и рубля.

— Нет, — поспешил исправить оплошку капитан, — Маргарита не знает имени воришки, зато я догадываюсь.

— Вы, как Шерлок Хомс, но… догадка еще не доказательство, — уже более спокойно отпарировала Анна, а этой толстухе я при случае уши оборву.

Анна понимала, что в таком тоне разговаривать с начальником зоны не положено, однако никак не могла перейти на униженный тон.

— Ладно, не кипятись, я пошутил. — Он вновь подсел к женщине, расстегнул вторую пуговичку на кофте, просунул ладонь, с опаской положил ее на затвердевший сосок. Анна замерла, чувствуя, как рука скользнула вниз, к животу.

«Значит, и этот — обыкновенный кобель, как все мужики»! — горько подумала Анна и резко отстранилась, рука капитана сама собой выскользнула из кофты. Он сразу посерьезнел, сел за стол, нахмурил брови. И Анна теперь окончательно поняла: «Этот непредсказуемый военный не станет добиваться ее любви, он ведет какую-то свою, более далекую и более опасную, чем обыкновенные приставания, игру, нарочно пытается рассердить, вывести из равновесия.»

— Брать чужое — это не для меня, — более миролюбиво проговорила Анна, — даже чужого мыла не возьму. Вы, наверное, по иному делу вызвали?

— Сижу один, как медведь в берлоге, — ушел от прямого ответа капитан, стараясь не встречаться с женщиной глазами, стыдно было за нелепый жест, — холодно и скучно. И парадокс: военный человек, мужчина, можно сказать, в соку, и один, а за стеной — бабы на любой вкус.

— А я здесь причем? — вновь взъярилась Анна, никак не могла дождаться правды. Ее не обманешь, говорил капитан неубедительно, явно тяготясь чужой ролью, была уверена: Кушак не создан для амплуа женолюбца. Говорил о женских чарах, а лицо — твердокаменное, смотрит мимо ее плеча.

— Ты ни причем, я ни причем, … женщина с такой внешностью даже в ссылке не должна ворочать пудовые болванки, хотя и является лично моим кровным врагом. Прикусил губу: «Ох, уж эти начальники! Будь моя воля, вывел бы их в расход за то, что нарушают завет железного Феликса, марают руки о вражью грязь!»

— Это верно, — невольно встрепенулась Анна, — руки отваливаются. — Она легонько потрясла тонкими пальцами. — Прежде-то я на пианино играла, а тут …нет ли у вас, гражданин начальник, работы в детском садике, в яслях? Я добросовестная, детишек обожаю.

— А зеков с «длинными «сроками не обожаешь? — скривил тонкие губы капитан. — Могу к ним в подмогу направить. Но … мне почему-то захотелось помочь тебе. — Забарабанил пальцами по кромке стола.

— Буду вам жизнью обязана, — с пронзительно-жалостливым чувством проговорила Анна, выжидательно глядя на капитана своим зеленоватыми колдовскими глазами. Как объяснить начальнику: тоска съедает, еще неделя, другая, и она наложит на себя руки, родилась вольной, в тенетах не жить. Каждый день брести на работу, лопатками, затылком чувствуя острый штык конвойного, обламывать ногти, плача от бессилия. Ночами ловила себя на мысли: «Помог бы какой-нибудь чалдон уйти с погрузки, легла бы с ним в постель. Даже с этим, свитым из хитрости и ненависти капитаном, постоянно носящим противные ватные наушники.

— Это будет, правда, серьезным нарушением, — бросил наживку капитан, ждал, что Анна возмутится, мол, не уйду от своих товарок из горячего цеха, но Анна буквально уцепилась за его мысль.

— Я в долгу не останусь, — опять сморозила глупость, — какую плату могу предложить за неоценимую услугу? Свое тело, больше за душой ничего не осталось.

— Это у ваших арийцев все куплено-перекуплено, — слегка обиделся капитан, — я по долгу службы обязан заботиться о вверенном мне трудовом подразделении, нужно сохранить людей от напрасной траты сил, вас же, Анна.

— Говорите, говорите! — воскликнула Анна. — Будто бальзам льете. Что вы мне можете предложить?

— Расскажи-ка подробнее о своей родословной. Должен поручиться перед высшим начальством, а для этого надобно, чтоб в роду все было чисто, никаких фашистов, ни врагов народа.

— О, моя родня идет от императрицы Анны Иоановны.

— Любопытно, — протянул капитан, — выходит, мало того, что вы немки, так вы еще и царские ставленники, — хихикнул капитан, — шучу, шучу, хотя, представь себе, знаю: сия императрица окружила российский трон иноземцами, которые посыпались, как тараканы из мешка.