Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение - Энди Мерифилд

Представление о том, что восстание резонирует, издает «этническую музыку», придает более конкретное звучание хорошо известной концепции Маркса о «мировой литературе» из «Коммунистического манифеста». Оно также смещает акценты с убеждения, что ключевая проблема в построении альянса между общественными движениями имеет пространственный характер – т. е. является проблемой того, как одно движение взаимодействует с другим движением, находящемся в другом месте, как преодолевается разрыв между этими двумя местами. По всей вероятности, это вопрос совершенно не географический; он также не касается «масштаба прыжка» – того, как происходит переключение с местного уровня на национальный, затем на международный, таким образом соответствуя власти не ограниченного никакими рамками мультинационального капитала. Скорее на кону стоит нечто связанное со временем, касающееся не линейного времени, а ритмических свойств организации, это распространение воинственной чувственности, борьбы, общего восстания: оно имеет дело не столько с людьми, соединяющимися в пространстве, сколько со временем, которое они тратят на объединение, почувствовав грув исходящего от восстания резонанса в мире и вокруг себя – подобно тому, как, например, когда сапатисты добились успехов в Чьяпасе, возникавшие альянсы вдохновлялись этой борьбой, и развитие различных форм активизма получило новый толчок.

Союзы на нашем земном шаре создаются через эмоциональную связь, через гнев, боль, симпатию, восхищение и т. д., а не для преодоления географических различий и больших расстояний. Эти ритмы чувственны и эмоциональны, в каком-то смысле они находятся на до-сознательном уровне, они телесны: они имеют отношение к географии только в том смысле, что каждое тело занимает какое-то место. Как может быть иначе? Радикальные ритмы спонтанно проникают в нас через интенсивные вибрации, как музыка, как танец, – они полиритмичны, поскольку различные виды борьбы имеют свою частоту, и тем не менее сосуществуют и стремятся в какой-то степени гармонизироваться между собой. Но эта будущая гармония не должна быть тождественна однородности или монотональности: люди слышат одну и ту же музыку, но раскачиваются слегка по-разному и совершают разные танцевальные па в зависимости от того, где они находятся. Хотя когда достаточное количество людей действительно слышат музыку и когда они начинают действительно танцевать, то где бы вы ни были, вы должны подняться и тоже начать танцевать.

Другое имя этого переменчивого интуитивного импульса – mística, это абстрактная, эмоциональная стихия, струящаяся в возмущенных людях, индивидах и коллективах «как чувство увеличения своих сил, любви и солидарности, которые служат мобилизующим фактором, вдохновляя людей на самопожертвование, скромность и мужество»[94]. Mística – прекогнитивная практика, волшебная и глубокая, идущая столь же от сердца, сколько от головы, истинная «структура чувствования»[95], которая утверждается символически, через фольклор и звуки родного языка, духовность и поэзию, музыку и танец, через гнев на окружающий мир и какие-то действия в связи с этим. Она исходит от «простонародных» слоев общества, в частности латиноамериканского общества, где служит отличительной характеристикой, даже революционным лозунгом одного из крупнейших на континенте и наиболее заметных общественных движений: Movimento dos Trabalhadores Rurais Sem Terra, Движения безземельных крестьян в Бразилии – Эрик Хобсбаум отозвался о нем как о «вероятно, самом многообещающем общественном движении в современной Латинской Америке»[96].

С конца 1970-х бразильское Движение безземельных крестьян превратилось в радикальную динамичную силу. После принятия программы сельскохозяйственной модернизации, проводимой в жизнь в 1964–1985 годах бразильским военным режимом и по своему варварству сравнимой с английскими законами об огораживании XVIII и XIX веков, 30 миллионов семей и фермеров-арендаторов были изгнаны с земли. К 1990-м годам движение окончательно оформилось, и его численность увеличилась еще больше в ответ на неолиберальную политику президента Кардозу (1995–2002), когда тарифы на импорт были снижены с 32,2 до 14,2 %, и в то же самое время агробизнес стал получать щедрые субсидии для осуществления экспорта, тогда как скромные мелкие фермеры были брошены в стихию мирового рынка. С 1995 по 1998 год стремление Бразилии включиться в «глобальную конкуренцию» лишило 400 тысяч фермеров земли и доходов. Подобно мексиканской сапатистской армии, движение сплотило разношерстные массы обездоленных фермеров в мощную и пассионарную аграрную армию, активисты которой отвергали практику «накопления посредством лишения собственности», занимались защитой и захватами земли, рискуя жизнью и здоровьем в этом процессе оккупаций и реапроприаций[97].

Движение вернуло 7 миллионов гектаров земли 400 тысячам семей и теперь является одним из самых принципиальных оппонентов глубоко укоренившегося (и институализированного) колониального наследия латифундистов, равно как и глобального неолиберального сельскохозяйственного бизнеса, насаждаемого организациями вроде ВТО. Оно также стало проводником политики продовольственной независимости и продовольственной безопасности в эру токсинов и трансгенных семенных материалов. В 1999 году Движение безземельных крестьян участвовало в демонстрациях в Сиэтле вместе с другими движениями коренных народов глобального Юга, равно как и глобального Севера, «Крестьянской конфедерацией» и «Виа кампезина», а также участвовало в организации Мирового социального форума в Порту-Алегри и Белене, дав жилье на время его работы многим из делегатов. Все это время оно последовательно двигалось от узконациональной и оборонительной повестки – даже за пределы защиты собственно сельскохозяйственных наемных работников – к наступательной программе, к приобретению власти через доступ к земле, к поддержке альтернативной сельскохозяйственной экономики и альтернативного мира, более экологичного, автономного и дружелюбного.