Очищение сердца - Джон Голдтвейт

Более поздний сон этой же женщины отражает еще больший поворот в ней в сторону Любви. Она сидела на ровной белой поверхности, перед ней простиралась водная гладь. На улице было темно и туманно, из-за чего она могла видеть перед собой не более чем на 10 метров. Вдруг из воды выпрыгнул дельфин, взвился в воздухе прямо перед ней, а потом опять нырнул в воду и уплыл. Она была очарована и ждала, не повторится ли это снова. Вскоре появился другой дельфин, вынырнул в прыжке перед ней, но, прежде чем она успела дотронуться до него, скрылся в воде. Сцена все больше увлекала ее, и она с нетерпением ждала, что же будет дальше. И вот под водой появилась большая черная тень. Она была испугана, почувствовав, что тень ждет ее и что она погибнет, если нырнет в воду, – это как будто и приглашали сделать ее дельфины. Она не могла и пошевелиться. После практики непривязанности к бегству от своего теневого «я», она освободилась от страха и позволила сну продолжиться. Тогда она обнаружила, что эта тень – покой и тишина. Ей снова стало страшно, потому что они всегда ассоциировались у нее со смертью. Но, попробовав рукой воду, она вдруг осознала, что это не вода, а невообразимая и необъятная Любовь. Она соскользнула в воду и растворилась в этой любви. Ее физическое тело исчезло, но страха не было. В этом сне она нашла отражение покоя и тишины божественной Любви, ее истинной сущности. А страшно ей было потому, что растворение в этой любви означало смерть ложного «я».

Видения – это творения нашего ума, возникающие наяву, например воспоминания, мечты, грезы, фантазии, образы, приходящие к нам из прошлых жизней, а также образы, связанные с физическими ощущениями. Практиковать непривязанность к ним следует так же, как и к видениям, возникающим во сне.

Вот какой образ возник у одного из тех, кого я учил непривязанности, пока он концентрировался на чем-то другом. Дело было ночью. Он снова ощущал себя ребенком и находился в гостиной перед своей спальней. Ему было страшно, но он не звал родителей, зная, что они разозлятся, будут высмеивать его страх и заставят возвратиться в комнату, где его подстерегало чудовище. Эта сцена возникала перед ним несколько раз с небольшими различиями в деталях. Он работал над тем, чтобы не злиться на своих родителей, и когда эта привязанность ушла, его сердце открылась и впустило их, и он понял, что в основе их поведения тоже лежал страх. Тогда он впервые смог взглянуть на них с состраданием и понял, что они были лишь отражением того, как из страха он закрыл свою душу перед собой.

Затем он решился на то, чтобы больше не бояться чудовища, и смог взглянуть на него без страха и отвращения. Тогда оно превратилось в маленького ребенка, всеми покинутого, полного страхов и жаждущего любви. Он описал его как «несчастного, мерзкого, грязного и оборванного, с засохшими слезами на глазах». Он почувствовал, что совершенно не способен как-то помочь этому ребенку, он внушал ему брезгливость. Он даже подумать не мог принять его и пустить в свое сердце. Его нужда и страдания пугали его так же, как его собственные заботы пугали его родителей, и ему захотелось убежать прочь. Он, однако, стал пытаться избавиться от своей неприязни к этому мальчику и нежеланию принять тот факт, что это он сам. Тогда-то он и понял, что это отражение его внутреннего «я», всегда в чем-то нуждающегося. Он всегда стыдился, избегал его и закрыл перед ним свою душу, что заставило того превратиться в монстра.

Для того чтобы перестать избегать и чуждаться этого «себя-ребенка», он потихоньку подпускал к себе его образ, насколько мог терпеть, пока полностью не открылся перед ним и не впустил его в свое сердце. И когда он смог искренне быть вместе с этим мальчиком, которого раньше отвергал, ему вдруг открылось, что единственное, чего тот хочет, – это чтобы его обняли. Поначалу эта мысль была ему неприятна, и он опять отвернулся от замарашки, но понемногу его страх отступал, пока однажды он не подошел к мальчику и не позволил ему коснуться себя. Его руки были холодными, но в этом прикосновении было много любви. Он понял, что мальчик любит его несмотря на то, что он его избегал и бросил.

Прикосновение мальчика проникло в него, и он испугался глубине его любви. Он почувствовал, что душа мальчика открыта и что теперь ребенок чувствует себя счастливым и сильным. Он не мог в это поверить, но это было так. Его униженное внутреннее «я», которое он всегда оскорблял и поносил и от которого всегда так хотел избавиться, было полно любви, которую он всегда так искал. Он всегда думал, что, когда он наконец освободится от «ребенка в себе», все наладится и станет хорошо, однако на самом деле все было наоборот. Именно этот ребенок и был ключом к тому, чтобы исцелить свою душу. Больше это видение его не посещало.

Двадцать лет назад, когда я еще занимался психотерапией, я помню, как мне приходилось соприкасаться с внутренним образом «чудовища», которое вроде бы и не было мной, но все-таки что-то подсказывало мне, что это не так. У меня остался образ этого монстра, очень страшный и нелепый. Я пробовал бороться с ним и отогнать его от себя, но чем больше усилий я тратил на это, тем больше и свирепее он становился, увеличиваясь пропорционально силе моего сопротивлению ему, – очевидный знак того, что это отражение моего ума, хотя тогда я этого еще не понимал.

Человек, который в то время работал со мной, предложил мне отказаться от привязанности к борьбе с ним, прекратить отгонять его и открыться ему. Это было мне страшно и неприятно, и я пытался уклониться от этого, хотя и понимал, что это будет правильным решением. Однако по мере того как я перестал бороться с этим монстром и смог выносить его присутствие, то ли он стал уменьшаться, то ли я – увеличиваться, но он становился для меня все менее и менее страшным. Когда я от всего сердца принял его и открылся ему, он превратился в любящего и полного сочувствия учителя, «проводника», готового вести и наставлять меня. Я понял, что это чудище было моим отражением в пору эмоционального срыва, когда я все свое время посвящал другим и совершенно не заботился о себе. Будучи морально и физически истощенным, я отдалился от своей семьи, потому что чувствовал, что не могу дать им то, что они ждут от меня. Я совершенно потерял терпение, их запросы стали для меня невыносимы. Чудовище научило меня, что если я смогу принять свое измученное «я», оно превратится в нежного и совсем не страшного советчика и учителя.

Женщине, работающей над тем, чтобы отказаться от своей нынешней самооценки, было видение, как она цепляется кончиками пальцев за край обрыва, но не может удержаться и соскальзывает все ближе и ближе к пропасти. Ей было очень страшно. А над собой она видела своих родителей, дедушку и бабушку, которые, как обычно, критиковали ее: «Возьми себя в руки!», «Хватит быть такой безответственной!», «Ты никогда ничего не сможешь достичь!», «Никто тебя не полюбит». Она смогла понять, что все еще цепляется за старую систему ценностей, в которой считала себя недостойной похвалы и любви, что отражалось в образе ее родственников. Она верила, что избавление от привязанности к этой своей личности (к камню на краю обрыва) равнозначно смерти, и полагала, что все ее отношения с семьей и друзьями разрушатся. От этой мысли ей становилось страшно. Я предложил ей поработать над тем, чтобы перестать убегать от себя, испытывающей страх. Когда она смогла бесстрастно наблюдать за собой, висящей на краю пропасти, то вошла в этот образ, отпустила «камень», упала, но чудесным образом не разбилась. Напротив, она вошла в состояние расширенного сознания, радостное и свободное. Ее «я», наполненное страхами, исчезло. Ей было очень хорошо, но отсутствие привычного ощущения себя пугало ее. Отказ от своей старой личности и ощущения нового «я», неограниченного и полного радости, одновременно и привлекали, и отпугивали ее. Остающийся страх мешал ей полностью погрузиться в новую себя, свободную и радостную, но семена будущего преобразования уже были посеяны и пошли в рост.