Сад небесной мудрости: притчи для гармоничной жизни - Майкл Роуч

Он кивнул, показывая, что понял вопрос, и еще раз бросил взгляд вниз, подтыкая складки своей монашеской одежды и в молчании усаживаясь поудобнее. Затем тихо вздохнул и заговорил:

– Разве ты не замечал, что люди этого мира очень хотят иметь друзей и поклонников, но стоит этим друзьям и поклонникам подружиться или еще как-то сблизиться с кем-то, кроме нас, как мы сразу начинаем испытывать непреодолимое желание разлучить этих двоих, поссорить их друг с другом, и вот мы уже начинаем распускать сплетни, делать прозрачные намеки, имеющие целью добиться этого? Разве ты никогда не видел, как часто то, что мы говорим, имеет своей, подчас бессознательной целью отвратить друг от друга тех людей, которым посчастливилось на кратчайший дозволенный им миг испытать радость дружбы и сладость любви? В этом и есть причина твоей ситуации, вот почему мы так часто обнаруживаем себя в компании вроде той, что ты только что описал.

И опять его слова показались мне абсолютно логичными, и я мысленно обещал себе быть особенно внимательным к подобной болтовне и сплетням, потому что предпочитал компанию людей достойных и благородных. И тут я вспомнил своего обидчика, раздражительного хранителя книг из той библиотеки, где я работал, – моего начальника – и попросил:

– Откройте мне, в чем причина той разновидности отпечатков, что заставляют нас слышать от некоторых из окружающих нас людей слова, которые всегда кажутся неприятными или даже агрессивными, но в любом случае направленными на конфронтацию; создается впечатление, что такие люди только и думают, как бы с тобой сцепиться.

– Причина этого в грубых словах, причем фактически, – тут Гунапрабха взглянул на меня, характерно пожав плечами, – не только обращенных к живому существу, но и адресованных неодушевленному предмету и даже относящиеся к оценке какого-нибудь события. Можно облаять соседа или обругать его собаку, можно отпустить пару крепких словечек по поводу камня, о который ты споткнулся, можно сказать все, что думаешь об очередной задержке экипажа, – итог один, и он тебе известен.

– А что, если люди, – продолжил я свой экскурс в личные обиды, – не придают никакого значения нашим словам и ни во что не ставят наши предложения, заставляя нас думать, что мы вообще никуда и ни на что не годимся?

– Этому есть своя причина, – мгновенно отозвался он, как будто предвидя ход моей мысли, – и эта причина – суесловие, пересуды и пустопорожняя болтовня, настоящее проклятие человечества, медленно, но верно пожирающее жизнь огромного числа людей, засевая в их умах отпечатки невообразимых бед в будущем.

Я припомнил свои дружеские посиделки за чашкой чая с приятелями и задумался, сколь многое из того, что мы говорили тогда, являлось пустой тратой слов, настолько бесполезным сотрясанием воздуха, что уже спустя несколько часов почти невозможно было вспомнить, о чем вообще шла речь. Похоже, это распространялось и на те новости, которые мы читаем каждый день и за ночь благополучно забываем, чтобы расчистить место, и с утра пораньше опять расточительно тратить свое время на чтение свежих, столь же ненужных новостей.

Эта мысль потянула за ниточку другую: мне припомнилось сборище купцов на постоялом дворе неподалеку от моей библиотеки. Склонившиеся над бумагами с последними ценами и прогнозами, с головой ушедшие в деловые переговоры, заключение и расторжение сделок, торгующиеся до упаду и спорящие до хрипоты, они отдавали все свои силы приумножению и без того немалого состояния. Эта интенсивная деятельность до того изматывала их моральные и физические силы, что многие из них доводили себя до нервного истощения и неспособности продолжать свои дела, а иные прямиком отправлялись на кладбище, так и не успев толком насладиться плодами своих праведных трудов.

– А как называется то, – вспомнив этот постоялый двор, продолжал я вопрошать, – что заставляет некоторых людей посвящать всю свою жизнь погоне за приобретением все большего числа все лучших вещей; почему столь немногие способны довольствоваться тем достатком, который уже имеют?

– Это результат отпечатка, посеянного эмоцией страстного желания, стремления обладать чем-то – постоянное ревнивое внимание ко всему, что имеют, делают, умеют или знают другие, и непреодолимая, требовательная тяга завладеть этим.

Выслушав этот ответ, я подумал, что и сам стремлюсь занять должность хранителя книг в библиотеке, хочу уметь так же быстро, как он, ориентироваться в ее многотомном собрании, стремлюсь овладеть его навыками не потому, что ищу знаний, которые могли бы принести пользу мне и окружающим, а только потому, что у него они есть, а у меня – нет. Может, мне лучше следует помогать ему, чем ставить палки в колеса своими мелкими пакостями, которые так его раздражают?

– Знаю я одного хранителя библиотечного собрания, помощник которого, – начал я, чисто из скромности не называя имен, – очень ему завидует, а потому почти не оказывает ему никакой профессиональной поддержки, вместо этого всячески отравляя ему жизнь по мелочам и доставляя массу неудобств на работе.

Не поднимая головы, монах прошил меня взглядом, как будто знал, о ком идет речь, а его чуть приподнятые веки снова вызвали в моей памяти другое лицо: я вдруг осознал, что нечто подобное случалось на встрече с каждым из наставников, приходивших в этот священный Сад.

– Этот человек, – сказал он, тщательно подбирая слова, – пожинает плоды созревания отпечатка, посеянного в уме его собственной злой волей, недоброжелательством к другим. – Тут обычно невозмутимое лицо его исказилось гримасой: огромные глаза мудрого филина открылись еще шире, избороздив лоб глубокими складками. Он снова глубоко вздохнул. – Как же все у вас вывернуто наизнанку, – тихо продолжал он, – как странно, что вас приводят в восторг несчастья других. Два человека работают вместе, бок о бок, их карьера и удача зависят от успеха предприятия, где они трудятся, от их совместных, согласованных действий. И что же? Один ждет не дождется, пока другой потерпит неудачу, и когда это случается, вместо сочувствия будет извращенно радоваться и хлопать в ладоши.

И он бросил на меня быстрый, но многозначительный взгляд, прежде чем его глаза вернулись к прежним размерам и снова опустились вниз, остановившись на руках, держащих четки. Какое-то время я сидел в смущении, тоже уставившись на свои руки, но новая беспокойная мысль заставила меня задать очередной вопрос.

– Все неприятности, доставляемые ему помощником, вызваны собственными кармическими семенами этого библиотекаря, посеянными в его уме злыми умыслами, которые он питал в чей-то адрес в прошлом, так? Значит, это его собственная вина, а помощник вообще ни при чем, то есть его намерение навредить начальнику – это всего лишь созревание семян, посеянных самим этим боссом в своем же уме.

– Так-то оно так, но ты не забудь прибавить, что намерение этого «не помогающего помощника» принести вред обязательно доставит кое-кому те же самые неприятности, которые он надеется доставить теперь своему начальнику. И этот кое-кто – помощник собственной персоной.

– Но ведь для меня и помочь-то ему нет никакой возможности, – проговорился я, – ведь чтобы хранитель библиотеки смог принять мою помощь и счесть меня полезным, он сам должен был бы приносить пользу другим в прошлом.