Крокодил - Марина Ахмедова

– Че, Ваня, воруешь все, что не приколочено? – сонно спросила Яга, разглядывая бутылку, возвышающуюся на пустом столе.

Бутылка красного вина придала кухне с белыми известковыми стенами вид больной и даже умирающий. Словно она – кухня – потеряла много крови, стекшейся по черным трещинам стен и потолка в бутылку.

– Я с твоим выблядком до хуя времени убила… – надтреснуто сказала Яга. – Смесь, блядь, ему варила. Он обоссался. Чуть мне кофточку новую не испортил. Я тебе че… У меня че, Ваня, больше дел нет – вот так вот жизнь свою драгоценную тратить? – бубнила она на одной ноте.

– Какие у тебя дела? – цыкнул Ваня.

– Блядь, дела у меня. Понял? Срочные, блядь. Сейчас уйду, блядь. Понял?

Ваня выругался и отвернулся к стенке. Закрыл глаза, успокаивая себя. Яга смотрела на него с вызовом и возмущением. Ее рот приоткрылся. Волосы торчали над головой, словно парик, попавший под колесо машины. Глаза почти слипались. Все лицо у нее было таким затекшим и опухшим, словно она спала и не просыпалась неделю.

– Сдай его, Ваня, сдай, – сипло проговорила она.

– Куда? – глухо спросил Ваня.

– В детдом, Ваня…

– Ты че, охуела?! – Ваня повернул к ней искаженное лицо. – На! – Ваня бросил на стол пакетик с белым порошком.

– Это че? – выдохнула Яга, таращась на стол. – В натуре, что ли?

Ваня промолчал.

– Вань, блядь, че, в натуре… – бормотала она, и ее щеки раздувались от опухлой улыбки. – А то эти таблетки позорные… Полгода уже таблетки позорные… Сдохну я на них скоро, Ваня… Сдохну… И никто, блядь, не пожалеет. Может, ребеночек этот, блядь, вспомнит, как я его на руках держала. Может, только он меня, блядь, и пожалеет. Может, это самое лучшее, блядь, что я в своей жизни сделала…

– Фонтан заткни! – прикрикнул на нее Ваня. – И чтоб ни шагу отсюда! Поняла? Ни шагу…

– Ты че, Ваня… Я ж детей люблю, Ваня… Куда я уйду… Ты че?

Яга приблизила лицо к зеркалу, оглядывая себя, приподняла подбородок, посмотрела на шею. Пальцами вытерла высохшие разводы воды с зеркальной поверхности. Заглянула себе в глаза – в один и в другой. Потрогала веко, передвигая в нем пузырь застойной жидкости справа налево. Опустила нижнюю губу, осмотрела зубы.

Засунула руку в ворот кофты, потерла подмышку. Понюхала руку. Включила воду, набрала пригоршню воды и побрызгала на подмышки, не снимая кофты.

Взяла красную пластмассовую расческу с белой полочки, прибитой к стене. Провела по волосам. Зубья расчески застряли на макушке. Яга взяла прядь волос и начала чесать снизу.

Она умыла лицо холодной водой. Пощипала щеки, покусала губы. Лампочка над зеркалом отражалась в ее голубых глазах серой четырехугольной звездой. Яга отстранилась от зеркала, посмотрела на себя издалека и улыбнулась.

Возвращая расческу на место, Яга уставилась злобно на полочку – туда, где стоял маленький тюбик. Она взяла его, открыла и выдавила каплю себе на палец. Красная капля переливалась сотней серебристых четырехугольных звезд-блесток. Яга растерла каплю по нижней губе, промокнула об нее верхнюю и теперь стояла, крутясь перед зеркалом, глазами ловя сверкание у себя на губах.

– Какая я красивая, блядь… – шептала она и улыбалась, даря зеркалу тысячи звезд. – Какая я красивая…

Раздался глухой стук в дверь. Яга встрепенулась.

– Иди заткни его, он плачет, – послышался Ванин голос.

Яга распахнула дверь, чуть не сшибая Ваню, стоявшего на пороге. Она приподняла подбородок, стрельнула в Ваню глазами из-под опущенных ресниц и оскалилась. Ваня отшатнулся.

Виляя бедрами больше обычного, Яга прошла в комнату.

Младенец кряхтел в коляске – слабо, будто умирающий старик, недовольный долго прожитой жизнью, обиженный на родственников, не обступающих его смертного одра.

– У-тю… – просипела Яга, наклоняясь над ним. – Малень-ки-й-й… Че плачем, маленький? У-тю…

Она протянула к нему костлявые руки. Младенец дрыгнул ручками ей навстречу.

– Ха-ха… – хрипло и радостно выдохнула Яга. – Ха-ха… У-тю, маленький, на ручки просишься, да? У-тю, мой хороший…

Хрипы перекатывались у Яги в горле. Ее лицо маячило над коляской – раздутое лицо, обездвиженное отечностью, через которую не могли продраться притупленные эмоции.

– Маленький… – повторила Яга, смягчая голос, но вместо мягкости в нем усилился тупой скрежет, и она сама его услышала, встрепенулась, словно слышала свой голос в первый раз.

Яга отдернула руки, повернула одну ладонью к себе и, опустив уголки рта, смотрела на короткие черные штрихи, испещряющие ее. Она провела ладонью по тыльной стороне другой руки. Опустила руки и посмотрела в мутные глаза младенца обиженным, настороженным взглядом. Он снова подался к ней всем голым телом. И Яга тогда улыбнулась. Ее губы разъехались, сжимая лицо в гримасу. Она снова наклонилась к нему, сверкая звездами, которые в необъятном количестве вышибал из ее губ луч голой лампы, висящий на потолке.

Яга завернула младенца в тонкое одеяльце, взяла на руки, прижала к себе и пошла на кухню.

Ваня сидел за столом, подперев голову рукой и, кажется, дремал.

– Памперсы кончаются, – деловым тоном сказала она. – Смесь нужна для грудничков. Че… Ползунки еще нужны всякие. Погремушки…

– Какие погремушки? Ты ебнулась совсем? – спросил Ваня сквозь зубы.

– Че ты? – обиженно спросила Яга, прижимая к себе тихого младенца.

– Он тут долго не останется, – сказал Ваня. – Я раньше найду эту суку…

– Че ты, Ваня, совсем к нему не подходишь, – строго сказала Яга. – Это ж твой сын…

– Блядь… Уйди отсюда и его унеси…

– Взял бы на руки, подержал… Ему же это… скучно… Он же все понимает, блядь… Ты че, ты видел, какой у него взгляд… Он же все понимает…

– Задохнись… – прошипел Ваня. – Убери его отсюда…

– Ты че… – Яга задохнулась, по лицу ее растеклась расслабленная тупость. – Ты че это…

Яга подошла к нему и подсунула младенца.

– У-тю… – присела она. – У-тю… Папа, смотри, какие мы…

Ваня зажмурился и отвернулся к стене. Закрыл лицо руками. Головка младенца касалась его кожаного плеча. Ваня сжался.

– Убери… быстро убери… – процедил он.

– Ты че, боишься его? – спросила Яга, выпрямляясь.

– Я наркоман, блядь! Наркоман! – Ваня ударил кулаком по стене, Яга отошла. – Мне пофиг все… Все мне пофиг… Мы живем от дозы до дозы… Сдохнем скоро… Нахуя… – сказал Ваня шершавым голосом, как будто вылезшим с самого дна, взбаламутившим собой скопившийся там осадок. – Нахуй мне к нему привыкать?

– Че, блядь, ему одному теперь лежать? Без погремушки? Ты вконец охуел, Ваня. Ты конченый совсем человек…

– Я – не человек! – Ваня поднял на нее лицо, и в его глазах мелькнула злая радость. – Я – больной! Наркоман!