Император Николай II. Жизнь, Любовь, Бессмертие - Сергей Плеханов

Убитые в доме Ипатьева. Николай II с семьёй. (Слева направо: Ольга, Мария, Николай, Александра, Анастасия, Алексей и Татьяна), лейб-медик Е. С. Боткин, лейб-повар И. М. Харитонов, комнатная девушка А. С. Демидова, камердинер полковник А. Е. Трупп

А может быть, у них все-таки было нечто взамен «органа нравственности», с таким упорством отрицавшегося учениками Маркса. Ведь они тоже не прочь были потолковать о революционной морали, в корне отличной от христианской. Наверное, эта самая мораль обусловила ту многолетнюю переписку, которую вел большевистский ЦК с участниками убийств, совершенных на Урале. Каждый из палачей претендовал на честь собственноручного убиения царя и наследника. Хотя факты и свидетельские показания неопровержимо указывали, что императора и царственного ребенка застрелил Янкель Юровский, один из его подручных – Петр Ермаков – после смерти своего шефа принялся отстаивать собственное «авторство» в убийстве № 1. Матрос Хохряков тоже похвалялся, что это он стрелял в императора, и показывал всем «кольт», из которого был сделан роковой выстрел.

А за «честь» убийства великого князя Михаила Александровича в Перми годами сражался Иосиф Новоселов – засыпал редакции газет, Истпарт и ЦК заявлениями о том, что этот подвиг незаслуженно приписывают себе В. Иванченко и А. Марков. И партийные инстанции с великой заинтересованностью вели переписку с сутягой.

В 60-х годах в каждой пивной Свердловска обретался свой участник убийства царской семьи. За кружку пива и кусок воблы он готов был рассказать любому все подробности бойни. Ремесло цареубийцы исправно кормило и поило такого завсегдатая. И не дай Бог, если на его территорию забредал другой мнимый герой пролетарской казни – случались не только словесные перепалки, но и потасовки. Уровень представлений о «чести» и «достоинстве» у этих подонков вполне соответствовал «морали» действительных убийц, ревновавших друг к другу…

Многие годы место, где пролилась святая кровь, пребывало в запустении. Но уже в конце коммунистического господства было очевидно, что такое положение не будет длиться вечно. Все громче и настойчивее звучали голоса, требующие возвести храм на крови помазанника Божия. А после канонизации царственных мучеников Русской зарубежной церковью слова о святом месте имели предельно точный смысл. В чаянии соединения церквей и Московский патриархат решил причислить венценосную семью к лику святых…

Когда летом 1977 года я бродил по комнатам Ипатьевского дома, то не знал, что он уже обречен. В Свердловске уже побывал министр внутренних дел Щелоков, пообщался с Ельциным и отбыл в Москву с докладом для Суслова, следившего за судьбой особняка. Борис Николаевич, многие годы отвечавший за строительство в городе, а в 1976 году занявший пост первого секретаря обкома КПСС, заверил, что работы по сносу Ипатьевского дома будут проведены внезапно и быстро, дабы не вызвать нежелательных выступлений.

Икона, представляющая царскую семью и прочих, канонизированных РПЦЗ – слуг (доктор Евгений Боткин, повар Иван Харитонов, лакей Алоизий Трупп, горничная Анна Демидова) и мучеников Алапаевской шахты (Елизавету Федоровну и великих князей)

О том, что отрицательная реакция неизбежна, наверху знали – местные краеведы пронюхали о намерении уничтожить особняк и засыпали партийные инстанции письмами и телеграммами. Я видел папку с этими документами в Свердловском отделении Общества охраны памятников истории и культуры, когда приехал в город весной 1978 года писать очерк о судьбе архитектурном старины Екатеринбурга. Задолго до сноса по ходатайству Свердловского обкома Совет министров России разрешил снять с государственной охраны памятник архитектуры дом Ипатьева. Со стены особняка была удалена охранная доска, и стало ясно, что дни его сочтены. В ту пору бороться против любой акции сноса было неимоверно сложно – всякое выступление в защиту старины объявлялось вылазкой ретроградов, а то и антисоветчиков. Поэтому ревнителям памятников архитектуры приходилось подыскивать любые обоснования, способные остановить разрушителей – в одном доме останавливался герой гражданской войны, в другом проходила какая-нибудь профсоюзная конференция, в третьем было принято решение о вооруженном восстании… А поскольку большевистская верхушка с самого начала привыкла захватывать лучшие здания, то каждому заметному дому, покопавшись, можно было подобрать партийно-революционную родословную. Но свердловские коммунисты были из самых твердолобых – только за 70-е годы они уничтожили весь старинный центр города. Возводя обкомовский небоскреб, порушили на сотни метров вокруг всю историческую застройку. Можно понять, какой безнадежной была борьба за спасение дома Ипатьева – даже телеграммы на имя Брежнева, молившие о спасении «памятника революционного правосудия», остались без ответа, единственное место, где заинтересовались аргументами непрошенных защитников старины, было областное управление КГБ…

Я долго стоял возле груды битых кирпичей, которая совсем недавно была одним из лучших строений города. Искореженная бульдозерами земля, перемешанная с кирпичной крошкой и штукатуркой, молчала. А мне почему-то казалось, что, ступив на нее, я услышу крик крови. Закрыв глаза, я пытался отрешиться от трезвона и лязга трамваев, от грая ворон, от автомобильных сигналов. Но какафония не отступала, преследовала, как наваждение. Я нагнулся, поднял половинку кирпича и пошел прочь.

Целый день я бродил по ближним улицам, то приближаясь, то удаляясь от места гибели венценосцев. Где-то здесь, в нескольких сотнях метров от Ипатьевского дома, я родился спустя тридцать один год после той ночи. Почти столько же прошло до той весны 78-го со времени моего появления на свет – а для меня эти монотонные годы слились в неразрывный миг.

Один исторический миг разделил их смерть и мое рождение… Эта мысль, завладевшая мной, не оставляла меня весь тот день. В полночь я вышел из гостиницы и, пройдя по пустынным улицам, вновь оказался на Ипатьевском пустыре. Сначала я ничего не слышал, потом земля качнулась подо мной, и я почувствовал ее немой зов. Быть может, нужна была темнота, скрывшая груды мусора, чтобы воображение отрешилось от безобразной картины – но теперь, в отличие от дневного визита, я ощущал животворящие волны, подымающиеся из глубины…

Сегодня на бывшем пустыре вознесся многоглавый храм во имя убиенного императора и его семьи. Святой мученик, стоящий в начале скорбной шеренги жертв безбожного режима, – словно поводырь, выводящий их из тьмы забвения к вечному свету. Чем дальше уходит в прошлое страшная ночь расправы, тем ярче нимб, разгорающийся вокруг царского лика.

Он первым рухнул тогда от пули красного палача, первым он стоит у престола Всевышнего как молитвенник за Русскую землю. Так думают те, кто ставит свечи перед иконой святомученика Николая, кто приносит кроваво рдеющие гвоздики на место расправы с царской семьей.