Янмэйская охота - Роман Суржиков

Хармона передернуло.

— Нельзя ли что-нибудь выдумать?

— Как показали святые Праматери, выдумать можно что угодно. Но в данном случае — зачем? Кораблем вы дойдете до Фаунтерры дешевле и надежней, чем шаром, еще и груз привезете. Так в чем научная ценность вашей работы?

Хармон Паула еще не заполнил свой погреб, но уже запасся парой бочонков отличного винца — без них слишком скучно было вечерами. Он сказал магистру:

— Я имею в наличии вещество, которое стимулирует размышления о научной ценности. Предлагаю провести реакцию взаимодействия с этой жидкостью.

К утру один из бочонков опустел, а решение было найдено. Ну, не решение как таковое, но путь, ведущий к нему. Магистр уехал, весьма довольный приемом и оплатой, и прислал взамен себя студента. Тот хорошо разбирался в алхимии и как раз нуждался в теме для зачетной работы — вот он и получит тему, и поможет Гортензию.

Затем Рико привез кислоту и алхимическую посуду, и работа пошла полным ходом. Вот тогда Хармон впервые приуныл.

До сей поры он принимал живое участие в изобретении — пускай мало помогал, но много говорил и во все совал нос, так что был занят. Теперь Гортензий и студент сами знали, что делать, в разговорах с Хармоном совершенно не нуждались. Заходя в их мастерскую, он пугался от острого запаха, шипения, бульканья. Не знал, куда себя пристроить, и Гортензий аккуратно спроваживал его:

— Кислота — опасная штука, славный. Лучше поберегись, тебе еще детей плодить.

Хармон уходил, и, хотя понимал правоту магистра, но все же расстраивался. Прежде он всегда трудился и всегда мастерски, его помощники и близко не стояли к его искусству торговца. Теперь вот нанял людей, и ничегошеньки в их делах не понимает, только и может, что платить за все.

Ну да ладно, Хармон Паула, ты лучше скажи: хорошо ли живешь?

Уж явно не плохо. Многим на зависть.

Что скучновато — не беда. В конце концов, лучшая забава — люди. Вот и развлекайся ими!

А людей рядом с ним было трое. То есть еще были слуги и кухарка, но Хармон уже вжился в роль богача и не считал слуг за людей. Хозяин фургона еще мог брататься с конюхом или кухаркой, но хозяин поместья — нет уж. Так что спутников имелось при нем трое.

Самым болтливым был, конечно, Онорико. Хоть весь день бы рта не закрывал — слушай сколько угодно. Историй много знает, в основном про женщин, так это и хорошо. Всегда ж приятно о дамочках послушать! А к Хармону так и лезет в друзья — голыми руками бери.

Но, видно, что-то поменялось в душе торговца. Нечто неуловимое, не сразу замеченное, однако важное. Неохота была слушать Рико. Он — хороший парень, добрый, бойкий, говорит забавно… но лишен чего-то существенного. Слова говорит — что воду льет: журчать журчит, а смысла мало. Характер показывает — а его сразу весь видно, характер-то. И что странно: всю жизнь Хармон ездил с такими людьми — простыми, понятными, — и никогда не жаловался. Но теперь — повернулось в душе… И вместо разговоров Хармон все больше соскальзывал в воспоминания. Там, в прошлом, был граф, ради любви отдавший святыню; была графиня, сотканная из воздуха и кристаллов льда; был отец Давид — не то подлец, не то святой; был брат Людвиг с его пыточными машинами; был труп Молчаливого Джека… Каждый из них заставил потрудиться душу Хармона, каждый вызвал бурю чувств — хороших или скверных — и сотню раз вспоминался потом. А Рико… тьма сожри, отвык Хармон от простых парней! В скелете Молчаливого Джека было больше тайны, чем в целом Онорико-своднике. Даже в камзоле, снятом со скелета, — и то больше. Даже Джоакин Ив Ханна, пускай тоже казался простым, но нашел достаточно сердца полюбить целую герцогиню. Рванулся вдаль, за несбыточным… Глупо, — думал тогда Хармон. А теперь что-то щемило… Где теперь глупец Джоакин? Сгинул, наверное. Не зря война…

Рико, в отличие от Джоакина, не пошел за своей мечтою. Только Ванесса-Лилит выперла его за порог, так и пропали у него иные мысли, кроме как о любимой женушке. Каждую агатку, данную Хармоном, аккуратно прятал в сундучок, и было нечто унылое в этой бережливости. Мечтал Рико о Низе — с его мечты и началась вся здешняя история. Низу Рико мог взять бесплатно: соблазнить, влюбить в себя — и Хармон не удержал бы. Но Рико сох по жене, лишь изредка бросая на Низу безнадежные собачьи взгляды. Рико стал безопасен, потому Хармон и оставил его при себе… потому и скучал в его обществе.

Мастер Гортензий, казалось, был интереснее Рико. Учился в университете, смыслил в науках, изобрел небесный шар… Одна беда: больно любил Гортензий считать расходы. Заведешь с ним речь о корабле — перечислит каждую истраченную елену, начнет прикидывать, сколько людей надо поднять в воздух, чтобы окупилось. Заговоришь о семье (а Гортензий имел семью в предместьях Лаэма) — тут же расскажет, сколько денег он дает жене каждый месяц, и на что ей хватает, а на что не хватает, и сколько бы монет еще добавить, но их нету… И снова: сорок лет жизни сам же Хармон был точно таким! Глядел на любую вещь — прикидывал цену, встречал человека — думал, что ему продать. И ничего плохого в том не видел, но теперь… Странно сказать: тесно стало торговцу в мире денег. Привычно, но больно просто, приземленно. Хотелось говорить с теми, в ком — не только деньги. Все, кого Хармон вспоминал, ногами стояли на земле, но душами умели летать. Граф Виттор, леди Иона, отец Давид, Джоакин и, конечно, Полли — у каждого был свой невидимый небесный корабль.

Полли…

Низа.

Всякий раз, как в уме всплывало имя Полли, Хармон тут же заглушал его другим. Не думай о Полли, думай о Низе.

В отличие от Рико и Гортензия, Низа имела крылья. Не гордо расправленные, как у Северной Принцессы, а стыдливо спрятанные под одеждой. Если Низе случалось обронить перо, она накрывала его ногой и втаптывала в землю, пока никто не заметил.

Низе было, пожалуй, меньше двадцати. За недолгую жизнь ее слишком много били. Били люди, били боги судьбы — и не затем, чтобы убить, а просто ради забавы. Низа никогда не жаловалась, не рассказывала трагедий, но Хармон знал людей и многое сумел понять. Ее родителей, шаванов, прикончили другие шаваны. Обычно дети Степи меж собой не бьются насмерть, но для родителей Низы судьба сделала исключение. Ее взяли в плен и попытались научить покорности. Она не освоила науку, потому была жестоко избита. Два пальца на левой руке хранили следы переломов. Похоже было, что ладонь растоптали каблуком, а может, сунули в дверную щель. Потом Низу, как дикое животное, погрузили на корабль и взяли на цепь, чтобы присмирела. Это возымело действие: нет хуже пытки для шавана, чем лишение свободы. В Лаэм Низа прибыла очень тихой, и ганта Гроза получил шанс сбыть ее с рук…

Низе хватило мучений, чтобы почти разучиться говорить. Она накрепко замкнулась в себе, узкие глазенки стали щелочками в броне. Низа ничего не хотела, не задавала вопросов, любые просьбы Хармона, если они не были унизительны, выполняла без звука. А унизительных просьб он не допускал, потому слышал голос девушки только дважды в день — утром: «Хорошего дня, славный», — и вечером: «Доброй ночи, славный». Когда он спрашивал, она отвечала односложно либо жестом. Она же вовсе не спрашивала. Хармон несколько раз просил ее: