Внутренний враг. Шпиономания и закат императорской России - Уильям Фуллер

А.И. Гучков родился в 1863 году в семье богатых московских купцов, наживших свое состояние мануфактурным производством. Гучков получил прекрасное образование — выйдя в 1885 году из Московского университета историком, он еще в течение пяти лет изучал классическую филологию в Берлине и Гейдельберге. Несмотря на успехи на научном поприще, спокойным характером он не отличался — напротив, это был человек деятельный, вспыльчивый и беспокойный. Вдобавок он был хвастун, задира и ужасный бабник — дочь позже вспоминала, что их семья никогда не проводила два лета подряд на одном и том же курорте, потому что на второй год все младенцы в колясках были уж слишком явно на нее похожи85. В первой молодости, когда ему было лет около тридцати, Гучков взял привычку неизменно появляться в тех точках земного шара, где происходили исторические катаклизмы. В 1895 году, во время резни армян, он был в Турции. В 1899 году сражался в Южной Африке против Британии на стороне буров и был ранен в ногу, о чем напоминала сохранившаяся на всю жизнь хромота. В 1900 году в Маньчжурии стал свидетелем восстания боксеров, в 1905-м отправился в Македонию, где вспыхнул националистический путч. Во время Русско-японской войны Гучков служил в представительстве Красного Креста на Дальнем Востоке, пока не попал в плен к японцам; освободившись же, занялся созданием партии октябристов.

Возможно, именно благодаря своим приключениям на южноафриканских просторах Гучков считал себя крупным военным экспертом; когда в Думе поднимались вопросы военной политики или ассигнований, он, в качестве члена думской комиссии по государственной обороне, неизменно выступал с публичными заявлениями. Следует, впрочем, признать, что мнения о военной экспертизе Гучкова были неправомерно завышены, и последующие поколения историков наивно приняли за чистую монету его собственные заявления на этот счет. Давно пора отказаться от образа Гучкова как Кассандры по военной части, чьи дальновидные предупреждения и блестящие военные проекты — если бы только тупоумный военный истеблишмент был в состоянии их понять — спасли бы Россию от поражения в Первой мировой войне. Нельзя, конечно, отрицать популярности Гучкова среди офицерского корпуса и рядового состава российской армии; его искренняя преданность делу улучшения условий службы заслуженно привлекла к нему многих. Невозможно оспаривать и тот факт, что Гучков высказывал мнения (часто достаточно реалистические) по целому ряду военных вопросов. Однако основывались они не на собственных его познаниях в военном деле и логических рассуждениях — на самом деле он часто просто повторял то, о чем сообщали ему многочисленные информанты. Среди них был генерал В.И. Гурко, главный редактор официальной истории Русско-японской войны, который, вместе с другими своими сотрудниками, регулярно готовил Гучкову материалы для выступлений по вопросам военного законодательства86. Также среди его консультантов были российские военные атташе в разных странах, начальники штабов нескольких военных округов (среди них глава Киевского военного округа Иванов) и товарищ военного министра А.А. Поливанов87.

Эта, а также некоторые другие люди из военной и политической среды снабжали Гучкова самыми разными сведениями о военных закупках, системах вооружений и лаже разведывательной информацией, частью весьма деликатного свойства и даже составлявшей государственную тайну. Причины, по которым информанты Гучкова игнорировали приоритеты национальной безопасности и военную субординацию, были различны. Важную роль несомненно играло принципиальное несогласие с тенденциями российской военной политики. Впрочем, создается твердое впечатление, что тут не обошлось без мотивов куда низменнее: кое-кто из осведомителей Гучкова был лично заинтересован в увольнении Сухомлинова.

Впоследствии Гучков утверждал, что, когда Сухомлинов вступил в должность, он протянул генералу руку дружбы, однако тот вложил камень в доверчивую ладонь. Сухомлинова мало интересовала возможность сотрудничества с политическим представительством. Собственно, Николай II сам запретил военному министру показываться в Думе. Когда на думских заседаниях требовалось присутствие представителя Военного министерства, Сухомлинов посылал вместо себя Поливанова. Он даже отказывался принимать членов думской комиссии по обороне, хотя и позволял служащим министерства проводить с ними неформальные ознакомительные встречи — в частности, в них участвовали Поливанов, Янушкевич, Лукомский и Мышлаевский88. Мнение октябристов о Сухомлинове как «человеке, равнодушном к интересам армии»89 в большой степени основывалось на том, что он не оказывал Гучкову того уважения и не позволял ему иметь того влияния, которое тот считал своим по праву. Со свойственной ему высокомерной самовлюбленностью Гучков сделал из этого вывод, что в интересах национальной безопасности России Сухомлинов должен быть смещен с поста военного министра. Он, Гучков, станет для Сухомлинова мечом карающим. Что туг невозможного? Разве не Гучков своей речью об армии и семействе Романовых, произнесенной в марте 1909 года, изгнал Редигера, прежнего военного министра? Он до глубины лущи был поражен, когда его блестящие выступления в парламенте и многочисленные запросы не только не пошатнули веру императора в Сухомлинова, но, напротив, ее укрепили.

Изгнание Владимира Александровича с министерского поста превратилось для Гучкова в навязчивую идею, и он не стеснялся в выборе средств для ее осуществления. Годы спустя, тоскуя в изгнании на парижской Ривьере, он признавался: «Я подумал, что, если критики военного министра мы не добьемся, можно на скандале свернуть ему шею»90. Скоро ему в руки попали материалы, на которых можно было заварить хороший скандал.

Весна 1912 года ознаменовалась одновременным действием сразу нескольких интриг. Это были козни «Русской восточно-азиатской пароходной компании», Министерства внутренних дел и адъютантов Сухомлинова против Мясоедова; правый заговор против Поливанова и Гучкова; политический маневр, затеянный Поливановым и Гучковым против Сухомлинова.

Первый ход сделали адъютанты. В январе в канцелярии Особого отделения Департамента полиции произошла встреча Булацеля с полковником Ереминым. Объяснив, что он и его товарищи желают избавить Сухомлинова от прискорбного влияния «подлецов» вроде Мясоедова, Булацель обратился к Еремину с настойчивой просьбой — поискать в архивах его департамента, не найдется ли там материалов, которые можно было бы использовать для дискредитации недавно возвращенного на службу жандармского полковника. Поскольку Еремин сам имел зуб на Мясоедова, он не только тут же ответил согласием на просьбу Булацеля, но также изъявил желание написать рапорт и лично на словах информировать Сухомлинова. Как выяснилось, ему не пришлось долго рыться в архивах своего ведомства91.

Еще в самом конце 1906 года. А.С. Губонин, чиновник Министерства внутренних дел, составил практически исчерпывающий список выдвигавшихся против Мясоедова обвинений, который отложился в бумагах Департамента полиции. Тут были собраны все старые жалобы на Сергея Николаевича — он-де участвовал в противозаконных коммерческих операциях, способствовал нелегальной эмиграции, водился с евреями и так далее. Не было ничего проще, как смахнуть пыль с губонинской папки и отправиться с ней в приемную Сухомлинова. Однако принесенный Ереминым меморандум не оказал на военного министра желаемого действия: он лишь холодно заметил, что все материалы Губонина — не более чем пустые домыслы. Еремин вынужден был неохотно согласиться, хотя и заметил, что тот факт, что домыслы не были подтверждены, не означает их ложности92. Вернувшись в Департамент полиции, он занялся поиском новых способов очернить Мясоедова.