Великий поход - Евгений Гаркушев

Дима принес из вертолета две шоколадки, банку мясных консервов.

– Имеется там плед, – торжественно сообщил он. – Но он один. Ни спальных мешков, ни палаток, ни прочих удобных для сна на природе предметов.

– Отказываюсь от пледа в вашу пользу, – сообщил я. – Мне трудно замерзнуть.

– А я отказываюсь от мяса, – заявил Дима. – Мне все равно не положено есть убитых животных и тех, что клонировали, тоже. Плоть нужно смирять.

– От чего бы отказаться мне? – улыбнулась Мила – От шоколада я точно не откажусь, не надейтесь. И ночами здесь холодно… Впрочем, Дима не очень крупный, мы поместимся с ним под одним пледом вдвоем.

Молодой китаец покраснел до корней волос.

– Рядом с женщиной спать не могу я, – почти испуганно объявил он. – Монастырская жизнь лишений полна! Обойдусь и без пледа, коль есть такая нужда! Смиренному путнику не впервой спать на голых камнях.

На Милу монах воззрился с ужасом, будто она собралась соблазнить его прямо здесь, у меня на глазах в неярком свете костра.

– Спать рядом с женщиной и спать с женщиной немного разные вещи, – заметил я. – Думаю, в нашей небольшой компании никто не будет принуждать другого к тому, что он не хочет делать. Скажем, есть мясо или спать под пледом.

Мила расхохоталась. На щеках девушки играли блики пламени от костра. Я вслушался в ее смех, вгляделся в черты лица – и понял, что жизнь моя необратимо изменилась.

Магистр не может влюбиться. Для этого он мыслит слишком рассудочно, контролирует свои эмоции слишком полно, владеет своим телом слишком хорошо и распознает каждый его позыв структурно. Но есть одно исключение. По внешним признакам, форме лица, фигуре, голосу – магистр распознает то, что можно определить как «генетический код» человека. И он узнает женщину, генетический код которой максимально подходит ему. В этом случае даже магистром может овладеть навязчивая идея.

У нас с Милой мог бы родиться идеальный ребенок. Я осознал это только сейчас. И ничего хорошего мне это в данной ситуации не сулило.

– Еще мы имеем практически неограниченные запасы спирта, – отвлекшись от размышлений, вспомнил я. – Неограниченные в том плане, что столько нам не выпить. Сколько осталось горючего?

– От общего объема бака – две десятых. Спирт из канистры слил уже я в бак, – ответил Дима.

– Спиртом вполне можно согреться.

– Я не буду пить неразбавленный спирт! – воскликнула Мила. – Хотя после таких приключений не мешало бы расслабиться, а то и просто напиться!

– Если б знал я, что вам это интересно, то прихватил бы из машины бутылку коньяка, – заявил молодой китаец. – Как сами понимаете, монаху пить не должно. Другим я тоже не желаю травить свое здоровье и отдаваться во власть Мары безраздельно.

– Не всегда напиваются для того, чтобы забыть, кто ты и что ты, – пожал плечами я. – Так что иди за бутылкой.

– Но я не пью! – попытался возмутиться китаец.

– Поэтому ты хочешь послать в вертолет женщину или человека намного старше тебя? К тому же мы не знаем, где находится тайник.

Дима изменился в лице и поднялся.

– Прошу простить мою непочтительность, – заявил он с поклоном. – Я проявил недостаточно смирения.

– Не принимай так близко к сердцу. Все мы сегодня устали… Следующий раз в вертолет пойду я. А коньяк придется в самый раз. У меня завтра день рождения. До него осталось каких-то два часа. Так что отмечать можно уже сейчас.

– Правда? – восхитилась Мила. – Или вы придумываете, чтобы заинтересовать меня?

Я мрачно улыбнулся.

– Скорее наоборот. Знаешь, сколько мне лет?

– Лет тридцать, наверное, – ответила девушка. – С точностью до года я, конечно, не угадаю.

– Ты как считаешь, Дима?

– Тридцать пять, – угрюмо заявил китаец. – Пойду за коньяком. Действительно, в два раза я моложе вас. Шестнадцать мне. В который раз прошу простить мою оплошность…

– Да будет тебе…

Дима скрылся в темноте за кругом, освещенным Пламенем костра.

– Без свидетелей можно и посекретничать, – Улыбнулся я. – Сколько лет тебе, Мила?

– Семнадцать, – улыбнулась девушка. – Ты ведь знаешь, что девушкам после двадцати вопрос о возрасте не задают?

– Двадцать три? – предположил я.

– Допустим.

– А мне завтра стукнет девяносто семь. Всегда помни об этом. И ничего не говори Диме. Не надо.

– Что за глупости? – фыркнула Мила. – Ты все придумал? И насчет дня рождения…

– Я сказал, а ты запомнила. На всякий случай, – улыбнулся я. – Просто имей это в виду. Всегда.

Подошел Дима со стеклянной бутылкой, в которой плескалась темная жидкость, и тремя серебряными стаканчиками.

– Запаса воды у них нет, – скорбно сообщил он. – Как вы считаете, воду из озера можно пить?

– С одной стороны, здесь нет людей и мало животных… С другой – какие-нибудь бактерии могли угнездиться в озере с незапамятных времен. И ждать, что когда-то сюда придет человек, который неосторожно выпьет сырой воды, чтобы размножиться у него в желудке… Или кишечнике…

– Коньяк я все равно не буду.

– Когда я умывалась, вода показалась мне чистой, – улыбнулась Мила. – Правда, я смыла с себя столько грязи, что теперь вряд ли можно говорить о первозданной чистоте этого озера.

– И собака твоя из озера лакала, – заметил Дима.

– Ну, Беточке-то все нипочем, – ответила девушка.

– Да, другой кислотный баланс в желудке, – проявил завидную эрудицию Дима. Впрочем, его отец был химиком, и толк в кислотах молодой человек наверняка знал.

Налив коньяка в каждый бокал, я обратился к китайцу:

– Тридцать граммов тебе не повредят. Так же, как и мясные консервы. Что-то съесть и выпить надо.

Я хотел добавить, что консервы, скорее всего, не свиные, а говяжьи, но вовремя сообразил, что китайца это вряд ли утешит. Он, похоже, был буддистом, а корова – священное животное для индуистов. Но кто знает, какие запреты существовали именно в том монастыре, где воспитывался Дима?

– За счастливое избавление от опасностей сегодняшнего дня, – предложил я, видя, что спутники молчат. Дима тут же отозвался:

Мы дряхлей что ни день, седина все ярче видна.

Возвращается вновь с каждым новым годом весна.

Наша радость теперь – в утешной чаше вина.

Облетают цветы – не будем грустить, старина!

Потом он смело пригубил стакан, глотнул и даже не закашлялся. Я не обиделся, хотя мрачноватый стих вряд ли можно было назвать поздравительным.

– Хоть эти стихи сам сочинил? Экспромтом? – спросила девушка.