Порою нестерпимо хочется... - Кен Кизи

– Но я еще могу передумать и вернуться, – напомнил я сам себе. – Я вполне могу это сделать.

– Что сделать? – поинтересовался сидевший через проход от меня мужчина – я только сейчас обратил на него внимание: небритый увалень, разящий всеми возможными запахами. – Что ты сказал?

– Ничего. Простите, просто подумал вслух.

– А я во сне разговариваю, представляешь? Честное слово. Мою старуху это просто сводит с ума.

– Мешает ей спать? – любезно поинтересовался я, раздосадованный своей небрежностью.

– Да. Но не то, что я говорю. Она специально ждет, когда мне начнет что-нибудь сниться. Понимаешь, боится, что пропустит что-нибудь… Нет, не то чтобы хочет поймать меня на чем-нибудь, она знает, что я уже стар бегать за юбками, или, по крайней мере, она так считает, черт бы ее побрал… Нет, говорит, что слушать меня – все равно что загадывать судьбу. Всякие там предсказания, ну и прочее.

И чтобы продемонстрировать свои способности, он откинулся на спинку и закрыл глаза. «Сейчас увидишь…» – широко осклабился он. Рот его обмяк, раскрылся, и уже через мгновение он начал храпеть, что-то бормоча себе под нос:

– Ага, не покупай у Элкинса этот участок. Хорошенько запомни…

«Боже мой, – подумал я, глядя на желтую пасть этого нового дракона, – куда я еду?»

Я отвернулся от покрытого щетиной профиля и устремил взгляд в окно на проплывавшие мимо геометрические фигуры – прямоугольные рощи грецких орехов, параллелограммы фасолевых полей, зеленые трапеции лугов с красноватыми точками пасущегося скота; абстрактный мазок осени. «Ты же просто заехал взглянуть на старый добрый Орегон, – предпринял я попытку успокоиться. – Это всего лишь причудливый, прекрасный, цветущий Орегон…»

Но тут мой сосед икнул и добавил:

– …Вся земля там заросла чертополохом.

И мою невозмутимую картину всеобщего благолепия как ветром сдуло.

(…Всего лишь в нескольких милях впереди автобуса Ли, на той же самой дороге, Ивенрайт принимает решение перед въездом в Ваконду остановиться у дома Стамперов. Он горит желанием предъявить Хэнку улики, он хочет увидеть, что отразится на лице этого негодяя, когда он поймет, какие веские доказательства имеются против него!)

Наконец, мы минуем перевал и начинаем спускаться вниз. Впереди я замечаю узкий белый мостик, который словно страж охраняет мою память. «Дикий ручей» – сообщает мне указатель, подразумевая канаву, которую мы только что пересекли. «Ты только подумай, старик, Дикий ручей! Чего только не рисовало мое детское воображение, когда я сопровождал маму в ее частых поездках в Юджин и обратно!» Я высунулся из окна, чтобы проверить, не бродят ли все еще по этим доисторическим берегам порождения моей детской фантазии. Ручей бежал вдоль знакомого спуска шоссе, журча на перекатах, прибивая пену к мшистым челюстям скал, унося сосновые иголки и стружки кедра… Вот он, рыча, свернулся в синюю заводь перед просекой, словно набираясь сил перед тем, как ринуться вниз, в приступе нетерпения грызя берега; и я вспомнил, что он – один из первых притоков, несущих свои воды с этих склонов в большую Ваконду Аугу – в самую короткую из больших рек (или самую большую из коротких – выбирайте сами) в мире.

(Джон Бен откликнулся на гудки Ивенрайта и, сев за весла, поплыл на другой берег. Когда они вернулись в дом, Хэнк был занят чтением воскресных комиксов. Ивенрайт швырнул документы ему под нос и холодно поинтересовался: «Ну, чем пахнет, Стампер? „ Хэнк поднял голову и принюхался: «Похоже, кто-то наложил в штаны, Флойд“.)

И, всматриваясь, глядя на все эти полузабытые фермы и указатели, я не мог избавиться от ощущения, что дорога, по которой я ехал, измеряется не милями и горными кряжами, а временем. Она вела в прошлое. Как открытка, пришедшая из прошлого, только наоборот. Это неприятное чувство заставило меня взглянуть себе на запястье, и я обнаружил, что за дни моего бездействия часы остановились.

– Послушайте, извините, – повернулся я к мешку, сидевшему через проход. – Вы не скажете, сколько сейчас времени?

– Время? – Усмешка раздвинула его щетину. – Бог мой, парень, мы здесь и не знаем, что это такое. Ты, верно, из другого штата, а?

Я подтвердил это, и он, запихав руки в карманы, принялся смеяться так, словно его кто-то щекотал.

– Время, а? Время! Время так запуталось, что, по-моему, его уже никто точно не знает. Ну, ты понимаешь! Вот послушай, – предложил он, переваливаясь ко мне через проход. – Возьми, к примеру, меня. Я работаю на лесопилке посменно, иногда в выходные; бывает, день на одном месте, а вечером пошлют в другое. Ты считаешь, не очень-то легко? Но потом они ввели это новое время, и теперь я работаю то полный день, то сутки. Ну и что, это время? У каждого времени есть свое название. Время то бежит быстро, то тянется еле-еле, есть дневное время, есть ночное, тихоокеанское время, времена бывают хорошими и плохими… Вот так-то, если бы у нас в Орегоне торговали временем вразнос, тогда можно было бы надеяться на некоторое разнообразие! А так такая мешанина.

Он рассмеялся и покачал головой, словно лично ему эта путаница доставляла неизъяснимое удовольствие.

– Все началось, – объяснил он, – когда в Портленде ввели летнее время, а весь остальной штат оставил стандартное. Это все из-за вонючих фермеров – собрались и проголосовали против. Убей меня, не могу понять, почему корову нельзя заставить вставать на час раньше, как человека!

Далее я узнал, что и другие крупные города – Салем, Юджин – решили последовать примеру Портленда, так как это было выгодно, но вонючие обитатели сельской местности не могли смириться с таким попранием своих избирательских прав и продолжали жить по старому времени. Другие же города, хотя официально и не приняли новое время, в течение рабочей недели все же жили по нему. А еще кое-где по новому времени работали лишь магазины.

– Короче говоря, дело кончилось тем, что никто в этом проклятущем штате не знает настоящего времени. Как тебе это нравится?

Я присоединился к его хохоту и, когда повернулся к окну, почувствовал страшное облегчение от того, что весь проклятущий штат точно так же, как и я, пребывал в полном неведении относительно времени дня; вероятно, как и брат Хэнк, подписавшийся заглавными буквами, – это вполне соответствовало общей потере координат.

(Хэнк заканчивал просматривать отчет Ивен-райта, после чего недоумевающе поднял глаза: «Послушай, а зачем было затевать такую огромную забастовку? Ради нескольких часов? Ну и что вы, ребята, будете с ними делать, если вам удастся их отвоевать'? « – «Не твое дело. В наше время людям нужно больше свободного времени!» – «Может быть, может быть… Но будь я проклят, если нарушу договор ради вашего свободного времени».)

Ниже по склону, сквозь друидские заросли, я видел, как Дикий ручей сливается с Мясницкой протокой, становясь шире, полноводнее и утрачивая свой неврастенически голодный вид. Следующим притоком была Чичамунга – индейская кровь, – люпин и водосбор придавали ее берегам боевую раскраску. Потом Собачий ручей, Табачный ручей, ручей Ольсона. За расселиной ледникового ущелья я различил шипящие струи Рысьего водопада, который рычал и огрызался, выплескиваясь из своего лежбища, увитого огненно-красным плющом, впивался в пространство серебристыми когтями и с визгом обрушивался в заросли. Томно выскользнул из-под моста прелестный Идин ручей, неся в дар Ваконде свою девственную влагу, но ее чистота тут же была поругана ее грубой и шумной сестрицей Скачущей Нелли. За ними следовал целый список родственников разных национальностей: ручей Бледнолицего, Датский ручей, Китайский ручей, Мертвый ручей и даже Потерянный ручей, возвещавший бурным ревом, что из всех одноименных ручьев Орегона он истинный и единственный, достойный этого имени… Затем Прыгающий ручей… Тайный ручей… ручей Босмана… Я смотрел, как они один за другим, выныривая каждый из-под своего моста, присоединялись к потоку, бежавшему вдоль шоссе, словно члены одного семейного клана, торжественно выступающие в военный поход. Звуки боевой песни становились все глубже, они разрастались и ширились по мере того, как эта армия, набухая, катилась к месту схватки.