Двадцать третий пассажир - Себастьян Фитцек

Еще один кивок.

– В «Адской кухне», верно?

И на этот вопрос уборщица ответила утвердительно, точно так же как и на следующий:

– И ты получаешь много денег за то, что заботишься о ней?

– Хм-м-м!

Офицер, задававший вопросы, улыбнулся своему сообщнику и перешел на их родной язык, чтобы Шахла не могла его понять. В отличие от Тиаго, у которого были способности к языкам. Наряду со своим родным языком он мог читать и писать по-немецки, а также по-английски и по-французски. Да и голландский не был для него проблемой, ведь, будучи сыном дипломата, он в течение трех лет жил в Голландии.

– Я же тебе сказал, потаскуха сидит на золотой жиле, – сказал предводитель своему сообщнику. – В противном случае они не стали бы так сорить деньгами. Я вижу здесь уйму денег для нас. Наличными!

Верзила придурковато ухмыльнулся:

– Правда? И каков же твой план?

– Мы заставим эту суку отвести нас к девчонке и…

Тиаго было не суждено узнать, в чем же заключалась вторая часть плана.

По знаку своего компаньона рабочий поспешно отпустил руку горничной, глаза которой были готовы вылезти из орбит. Она вырвала кляп, шатаясь, шагнула в узкий проход между телевизором и кроватью. Схватилась за горло. И открыла рот. Так широко, что, несмотря на неблагоприятную перспективу, сидевший на полу Тиаго мог видеть в зеркале ее язык. Высунутый изо рта.

Красный.

Чистый.

Без осколка стекла, который застрял у нее на полпути между глоткой и трахеей, а может быть, и глубже, и который Шахла отчаянно пыталась выплюнуть.

Мартин открыл дверь и пропустил Елену вперед в изолированную палату Анук.

– Все в порядке, воробышек? – с озабоченным видом спросила докторша, однако, кажется, не было никаких причин для беспокойства. Поза Анук почти не изменилась.

Девочка по-прежнему сидела на кровати, скрестив ноги, правда, теперь себя уже больше не царапала. Она все еще не удостаивала взглядом ни Елену, ни Мартина, но ее губы едва заметно шевелились.

– Ты хочешь нам что-то сказать? – спросил Мартин и подошел ближе.

Действительно, малышка открыла рот. Она была похожа на пациента, пережившего апоплексический удар, который впервые пытается произнести членораздельные звуки.

Мартин и Елена, затаив дыхание, замерли, как мамонт из ледникового периода в мультфильме, который в этот момент демонстрировался с выключенным звуком по телевизору над их головами.

Мартин осторожно подошел еще ближе, однако он никак не мог понять, что же пыталась сказать Анук.

Почему же она нажала тревожную кнопку?

Тогда он решил рискнуть и присел к ней на краешек кровати, готовый в любую минуту снова встать, если она посчитает это недопустимым вторжением в ее личное пространство, но Анук оставалась спокойной.

Она еще раз открыла рот, и теперь это было уже довольно отчетливо. Она тихонько прошептала что-то, попыталась сформулировать слово, и, чтобы его расслышать, Мартин наклонился к ней так близко, что ощутил аромат яблочного шампуня, которым совсем недавно были вымыты ее волосы, и запах лечебной мази, которой были смазаны потертости на ее бедрах.

Втайне он надеялся на то, что слово, которое она пыталась произнести, не будет иметь никакого значения; а если и будет иметь, то такое, смысл которого откроется ему не сразу. Возможно, какое-нибудь понятие из ее фантазий или слово из детского языка, например «нан», когда имеют в виду «банан», или «оська» когда хотят сказать «соска».

Однако, когда он наклонился к Анук так близко, что ее дыхание щекотало ему мочку уха, у него не возникло никаких проблем, чтобы разобрать одно-единственное слово, вылетевшее из ее уст.

«Этого не может быть. Это совершенно невозможно», – подумал Мартин и вскочил с кровати словно ужаленный.

– Что это с вами? – испуганно спросила Елена, пока Мартин медленно отходил от кровати малышки.

– Ничего, – солгал он.

Ему было плохо, но это не имело ничего общего с покачиванием судна на волнах.

Сначала медвежонок. Теперь Анук…

Что тут происходит?

– Какая муха вас вдруг укусила? – поинтересовалась Елена, которая теперь снова говорила шепотом. – Что именно сказала вам Анук?

– Ничего, – снова солгал Мартин и заявил, что ему надо сделать небольшой перерыв, чтобы подышать свежим воздухом, и это было чистой правдой.

Острая как игла боль, которая пронзила его мозг еще вчера в каюте Герлинды Добковиц, снова возникла в его голове. Только на этот раз молнии, сверкавшие в его мозгу, были гораздо ярче.

Со слезами на глазах, вызванными невыносимой болью, он поспешно вышел из палаты, а в его ушах все еще звучал слабый голосок Анук.

Одно-единственное слово. Очень тихо, как бы испуганно, она прошептала: «Мартин».

Хотя до этого он назвал ей только свою фамилию.

– Она его проглотила! – зачем-то крикнул рабочий, хотя и так было ясно, что произошло.

– Дерьмо, как это могло случиться?

Может быть, потому, что вы засунули этот проклятый осколок стекла в рот горничной и заткнули его кляпом?

Тиаго уже не мог больше видеть Шахлу, которая опустилась на пол. Он мог ее только слышать. Издаваемые ею звуки были еще страшнее, чем стоны после удара кулаком в живот минуту назад.

– Что теперь будем делать? – озабоченно спросил дылда.

Офицер пригладил растрепанные волосы.

– Дерьмо, откуда я знаю, – сказал он. – Давай выбросим ее за борт.

Рабочий посмотрел в сторону балкона:

– В это время? Ты что, чокнутый? А если нас кто-нибудь увидит?

Офицер пожал плечами. Казалось, его совсем не волновало, что женщина у его ног задыхалась или умирала от внутреннего кровоизлияния.

Или от того и другого одновременно, судя по звукам.

Ну все. Хватит.

Тиаго не знал, что он сможет сделать, чтобы прекратить тот кошмар, в который попал совершенно случайно, но он больше не мог, как последний трус, прятаться на полу за постелью. Он выпрямился во весь рост, чего Шахла, лежавшая на полу и боровшаяся с удушьем, даже не заметила. В отличие от обоих налетчиков.

Губастый пронзительно вскрикнул, как девушка во время просмотра какого-нибудь кровавого ужастика, что, если вспоминать об этом задним числом, возможно, было бы довольно смешным, как и реакция офицера. Он был так поражен, что никак не мог закрыть рот, и таращился на Тиаго, как на привидение, только что выскочившее из своей бутылки.