День, когда мы будем вместе - Юрий Никитин

Первой не выдержала Лидия. Повернувшись ко мне, она сказала:

– Ты что, как маньяк, подглядываешь за нами? Иди к своей толстой корове!

– Если вы заметили, сударыня, там пришел другой пастух, и я направился к двум телочкам, которые вчера так набрались, что до сих пор не могут придти в себя.

– Это все ты, – сказала Лидия, округляя бедро. – Удивительно, что ты нас вчера не изнасиловал во время купания.

– Разве? – удивился я. – Видимо, вы просто выглядели недостаточно сексапильными в лунном свете. Эти ваши бледно-сизые тела…

– Что он сказал? – спросила Агнешка по-польски, поворачиваясь ко мне.

– Что мы с тобой недостаточно привлекательны для него, – по-русски ответила ей Лидия.

– Он обманывает, – сказала Агнешка. – Мы ему очень нравимся, особенно я.

– Конечно, – подтвердила Лидия. – Он ведь вчера голосовал за тебя.

– Правда? – удивилась Агнешка. – Тим, вы очень милый. Идите к нам.

Я поднялся с песка, по-собачьи отряхнулся и пошел к дамам налаживать отношения. Это оказалось не так уж и сложно, и минут через десять мы были в воде и гонялись друг за дружкой, как ненормальные. Потом я изображал чудище морское, а девицы визжали, уворачиваясь от меня. Поймав однажды Лидию, я шепнул ей в ухо: «I want you», видимо, полагая, что ответить «перебьешься!» по-английски ей будет трудновато. Она же вообще ничего не сказала ни на одном из известных человечеству языков, лишь удивленно глянула на меня.

Нарезвившись, мы пошли к Пламену слушать джаз. Я выбрал Билли Холидей, и мы даже немного потанцевали с Лидией под «Fine and mellow».

Пока Агнешка с Пламеном ковырялись в пластинках и кассетах, я прижал Лидию к себе чуть сильнее допустимого приличиями и сразу же почувствовал, как ее тело льнет к моему. Я спросил ее: «Мы когда-нибудь останемся вдвоем?» И она ответила: «Сегодня ночью. У меня есть ключ от номера Гжегоша».

Остаток дня я провел, как в лихорадке, что было удивительно. Любовное свидание давно уже стало для меня делом обыденным, а тут вдруг я превратился в прыщавого юнца, который все делает невпопад, сотрясаемый внутренней дрожью.

После обеда я вновь отправился на пляж, желая посильнее загореть, благо солнце расщедрилось и одаряло своими лучами всех бездельников. Из знакомых пляжился только поэт Вениамин. Он сидел на какой-то тряпице (или г у н и н е, как говаривала моя матушка) и сосредоточенно, словно выполняя ответственную работу, поедал орехи, коих было в бумажном пакете, верно, с килограмм.

– На берегу чего-то там сидел он, щелкая орехи, – сказал я, усаживаясь рядом и одновременно запуская руку в пакет. – А где красавица Надя?

– Там же, где и две твои красавицы, – ответил, не поворачивая головы, Вениамин и отодвинул от меня пакет. – Отдыхает.

– А ты, смотрю, трудишься в поте лица – пожираешь орехи тоннами. Дай-ка мне тоже на зубок.

– Старик, мне не жалко, но ты пойми – надо набираться сил, – сказал виновато Вениамин. – Ты будто не знаешь, что орехи увеличивают потенцию?

– Да иди ты! – сказал я.

– Что за речь у современных художников! – подивился пожиратель орехов. – Ты меня из себя выводишь, что ли?

– Ладно, успокойся, – сказал я. – Ты где эти орехи взял?

– У бабки купил там, вверх по трассе, – ответил с усмешкой Вениамин. – Кстати, последний пакет.

– Вот так всю жизнь: поэтам – все, художникам – все остальное, – сказал я. – Хорошо, что мы с девчатами по вечерам вышиваем, а то бы на одних орехах можно было разориться.

И, оставив поэта в задумчивости, пошел в бар к Пламену. Там за две порции мидий, большой бокал темного пива и удовольствие от записи выступления квинтета Арта Блейки с солирующей трубой молодого Клиффорда Брауна (“…the new trumpet sensation!”) в клубе «Birdland» в феврале 1954 года я составил хозяину небольшую программу по реабилитации перекаченной шеи и пообещал в следующий раз подумать над дельтой и трапецией.

Время остановилось. Я обследовал все окрестности, прочитал все траурные объявления на домах, добрался до винной корчмы, где выпил бочкового «Саперави», поучаствовал в дискуссии с самим собой на тему, не купить ли мне тоже орехов, вернулся домой, встретил у столовой Курдюжного, который строевым прошагал мимо, подмигнув левым глазом, а солнце и не собиралось идти на покой.

В нашем вигваме был один коньячный Гриша, который, завидев меня, бросил гладить брюки и пошел в свою комнату. Вышел он оттуда с ополовиненной нами же бутылкой коньяка и сказал:

– Давай, брат, добьем ее, а то она мне на нервы действует.

– Не могу, – покачал головой я. – У меня поздно вечером свидание.

– Так это же тебе тогда просто необходимо принять, как стимулирующее средство! – зашелся в восторге Гриша. – Коньяк – лучший друг мужчины.

– А некоторые считают, что орехи…

– Ты кто – белка, чтобы орешки щелкать? – возмутился Ковач. – Возьми эту бутылку с собой на свидание, тебе сто пятьдесят грамм, ей пятьдесят грамм – завтра спасибо скажешь Грише.

После ужина я дождался их на аллее – Лидию и Агнешку. У Лидии был недовольный вид, и причиной этого был хвостик в образе птички-невелички с развитой грудной клеткой. Мы пошли к Пламену, и паренек хотя бы на пять минут освободил нас от ее присутствия.

– Вот ключ, – тихо сказала Лидия, – номер на пятом этаже. Тебе нужно попасть туда до десяти часов. Позже гостей не пускают.

– А ты когда придешь?

– В одиннадцать, в двенадцать – не знаю, – с раздражением ответила Лидия. – Я так устала от этой… – и она назвала ее каким-то польским словом.

Мне стало почему-то обидно за Агнешку, от которой все не знают как избавиться…

Вечер я провел у Виталика с Ларисой. Помимо меня там были еще Гена-друг с Мариной и масса изделий с кожевенно-меховой ярмарки. У мужичков на столе стояла большая бутылка местного самогона под названием «Мастика», и они пили горькую, закусывая невидимыми миру слезами. Не надо было быть товароведом, чтобы примерно оценить общую стоимость покупок. Если у супругов и оставались теперь деньги, то их должно было хватить лишь на мороженое по выходным. Я восторгался манекенщицами, которые по десять раз надевали одно и то же, меняя либо прическу, либо обувь. И кожаные пальто, и дубленки были хороши на них, и я не скупился на комплименты, проводя легкую репетицию перед ночным дефиле. Счастливые мужья с каждым новым принятым стаканчиком (я решительно отказался от трапезы без объяснения причины) становились все угрюмее, а реплики, которые исходили от них, все обиднее и даже оскорбительнее для жен, которые до поры до времени не обращали на них внимания. А тут еще я некстати вспомнил музу поэта Надю, которая проспала поездку на ярмарку, и из этой пустячной информации сотворился целый тарарам: женщины сказали, что так ей и надо, а от мужчин слово взял Гена-друг, который, вступив в заочное соперничество с Вениамином, прочитал короткий стишок, специально для этого с трудом поднявшись. Размахивая давно пустой вилкой, он продекламировал неспешно: «У моей подруги Нади две сестры, и обе…» Завершить строфу он не сумел, потому что получил по сусалам от супруги, видимо, уже знакомой с данным поэтическим шедевром. В финале же вышел форменный скандал со слезами и дальнейшим рукоприкладством, и я в какой-то момент молча удалился, не замеченный противоборствующими сторонами.