Я дрался на Т-34. Книга 2 - Артем Драбкин

Едва успевали их уничтожать. Перебило правую гусеницу. Механик-водитель включил заднюю передачу, и машина по крутой дуге, оставляя разбитую гусеницу, вползла в палисадник, оказавшийся по счастливой случайности в нужном месте. Снаряд искорежил ленивец и передний каток. Я оставил экипаж ждать ремонтников, поскольку своими силами с таким повреждением мы не могли справиться. Пошел разыскивать другие танки.

Один из танков взвода, без признаков жизни, прижался к многоэтажному зданию. Экипаж был на месте, и я залез в этот танк. Командиру танка приказал отправиться к моей подбитой машине, занять круговую оборону и ждать с экипажем ремонтников. Бой с немцами в городе, кроме советских подразделений, активно вели поляки с красно-белыми повязками на руках (подчинявшиеся польскому правительству в Лондоне) и большой еврейский партизанский отряд. У них на рукаве были красные повязки. Группа поляков подошла к танку. Я соскочил к ним и спросил: «Помощь нужна?» Командир, кажется полковник, чуть ли не со слезами на глазах пожал мне руку и показал, откуда по ним наиболее интенсивно стреляют немцы. Оказывается, накануне их оставили один на один с немцами без поддержки. Вот почему генерал-лейтенант оказался таким добрым к нам…

Тут же прибежал лейтенант, уже виденный мною в штабе полка, и передал просьбу от командира — поддержать батальон в том же направлении, на которое мне только что указали поляки. Нашел в полуподвале НП комбата. Комбат ознакомил меня с обстановкой и поставил задачу. В батальоне у него оставалось семнадцать человек… Я усмехнулся, ну, если три танка считаются танковой бригадой, то почему 17 бойцов не могут быть батальоном…Батальону была придана одна 76-мм пушка. У расчета осталось два бронебойных снаряда. Это был весь боекомплект. Орудием командовал молоденький младший лейтенант. Поддержать огнем батальон артиллеристы, естественно, не могли. Их головы были забиты одной мыслью, что они будут делать, если по улице пойдут немецкие танки?! Я нашел третий танк своего взвода, которым командовал мой друг и однокурсник Ваня Соловьев. Ванюша поддерживал штурм соседнего батальона. На следующий день Соловьев сгорел в танке вместе с экипажем. Мы похоронили его прямо на той же улице. В семидесятых годах военкомом города стал один из танкистов нашего батальона Алексей Клопов. Он воевал башнером в соседней роте, а после ранения служил в штабе батальона. Подполковник Клопов помогал мне искать место захоронения экипажа Соловьева. Могилу мы не нашли. Но благодаря Клопову на памятнике воинам, погибшим за освобождение Вильнюса, высекли имена экипажа гвардии младшего лейтенанта Ивана Соловьева. Начиная с девятого июля мой танк трое суток не выходил из боя. Мы полностью потеряли ориентацию в пространстве и времени. Снаряды мне никто не подвозил, и я был вынужден тысячу раз подумать, прежде чем позволить себе еще один выстрел из танкового орудия. В основном поддерживал пехоту огнем двух пулеметов и гусеницами. Не было никакой связи с бригадой и даже с Вариводой. Уличные бои — это настоящий кошмар, это ужас, который человеческий мозг не в силах полностью охватить. Рушащиеся здания. Трупы на мостовой. Истошные вопли раненых. Обрывки пересыпанной матюгами солдатской речи. И потери, дикие и жуткие.

Только и слышишь вокруг: «Вперед, мать вашу!.. Если через двадцать минут не возьмешь мне этот… дом, застрелю к … матери!» В батальоне, которому нас придали, уже на второй день никого не осталось. Пригнали в батальон из полковых тылов писарей, поваров, связных, ездовых. Вот эти люди в конечном итоге и брали Вильнюс. Двенадцатого июля я чуть было не распрощался с жизнью. Раздавили зенитное орудие, успевшее выстрелить по нам. К счастью, снаряд только чиркнул по башне. Метнулись на другой перекресток, чтобы не попасть под огонь соседней зенитки, выставленной на прямую наводку, и заблудились в лабиринте улиц. Обычно я не закрывал заднюю крышку своего люка. Чтобы открыть его, надо было одной рукой потянуть вниз ремень, прикрепленный к двум защелкам, а другой рукой толкать вверх довольно тяжелый люк. Но в городе, когда в тебя стреляют сверху, нельзя было люк оставлять открытым. Чтобы не закупоривать себя, я стянул защелки ремнем. Таким образом, люк был только прикрыт. Я рассказываю это так подробно потому, что сквозь рев дизеля и грохот траков почувствовал, как что-то скребет по крыше башни. На корму взобрались два немца, которые пытались открыть люк. Я ухватился за ремень и приказал Васе перерезать его.

Так я оказался в положении, не очень приятном для танкиста. Не знаю, сколько времени мы метались по улицам. И тут я увидел церковь, наш старый ориентир. Мы выскочили под прямым углом к месту, где стояло наше одинокое 76-мм орудие с двумя снарядами. Артиллеристы с лихорадочной быстротой стали разворачивать орудие на танк! До пушки оставалось метров сорок, когда Борис, остановив машину и открыв свой люк, выдал такую матерную тираду, что, наверное, от стыда и смущения покраснели все улицы Вильнюса. Артиллеристы сразу поняли, что этот танк — свой. Немцев на корме мы привезли уже мертвыми. Их расстреляли пехотинцы из соседнего дома. Мы кинулись обниматься с артиллеристами. Тринадцатого июля в городе прекратились бои. Немцы группами сдавались в плен. Помните, о каком количестве немцев предупредил меня подполковник? Сто человек. Так вот, только пленных немцев оказалось пять тысяч. Зато двух танков тоже не было. Почему-то именно ко мне бойцы подвели немецкого офицера-танкиста в звании гауптштурмфюрера. Из танкового батальона дивизии СС. Мне никто не давал полномочий допрашивать немца, но, «мобилизовав все свои обширные знания» в немецком языке, я стал беседовать с «коллегой по роду войск». Пленный офицер сказал, что он австриец, учился в свое время в Венском университете. Один из первых австрийских национал-социалистов. На мундире солидные ордена. Держался гордо, с достоинством, и даже не побоялся «прочитать мне лекцию» о том, что нет разницы между национал-социализмом и коммунистическими идеями, и что мы, по большому счету, патроны из одной обоймы, и неважно, какого цвета химера, красного или коричневого. Он добавил, что честным людям и евреям не будет места ни при каком строе — ни при коммунистическом, ни при фашистском. Время от времени я хватался за пистолет. Но австриец только снисходительно улыбался. Грешен, у меня невольно возникла к нему симпатия. Я не стал в него стрелять. Приказал отвести его в штаб полка. Уже сделав несколько шагов, он вдруг остановился и сказал: «Лейтенант! Это вам от меня на память», и протянул мне автоматическую ручку удивительной красоты — красную, с вкраплениями перламутра, с изящным золотым пером, с золотым кольцом вокруг колпачка и таким же держателем. Эта авторучка стала моим талисманом. В утро перед своей последней атакой я потерял авторучку. Тяжелое предчувствие. Я знал, что меня ждет…

— Ветераны из 184-й СД вспоминают один бой в конце июля 1944 года, уже на подходе к литовско-прусской границе. В этом бою немцы потеряли тридцать танков. И решил исход боя один танковый взвод 2-й гвардейской танковой бригады. И командовали этим взводом вы. Расскажите об этом уникальном бое.

— За Неманом, в районе Германишки — Жверждайцы, батальон выдержал тяжелейший ночной бой, который сложился для нас крайне неудачно. Это было просто побоище. Мы попали в танковую засаду. Немцев не видели и стреляли по танкам противника наугад по вспышкам орудий. Немецкая пехота подошла вплотную к танкам нашего батальона, и пехотинцы осветительными ракетами указали цели своим «пантерам». В освещенные ракетами Т-34 немецкие «пантеры» гвоздили болванками одну за другой. Мне крупно повезло в этом бою. Я догадался в темноте обойти немцев с фланга и сжег две «пантеры» в борт. На фоне наших горящих танков силуэты «пантер» оказались отличными мишенями. Но от нашего батальона после этого страшного боя осталось на ходу три машины. Три танка Т-34, лейтенантов Сердечнева, Феоктистова и мой, укрылись в разбитом фольварке. Танкисты с трудом приходили в себя… Утром на мотоцикле к нам прикатил адъютант старший батальона и сообщил радостную весть — бригада выведена из боя и нам предстоит переформировка. Нам даже не верилось, что на какое-то время для нас прекратится война, и мы получим передышку, и еще немного поживем на белом свете. Стали завтракать и выпивать вместе с остатками танкового десанта, бойцами штрафного батальона, которые давно заменили погибших наших «штатных» мотострелков. Вдруг мой башнер сказал: «Лейтенант! Ты что, не слышишь? Танки!» Мы посмотрели на лес, откуда доносилось тягучее нытье немецких моторов. На опушке показались танки. Тридцать «пантер» неровной линией выползли на поле и, стреляя с коротких остановок, пошли на батарею 76-мм орудий, которая окопалась справа и сзади от фольварка. Густая стена пыли вставала за танками, застилая опушку леса. Это поле не было участком обороны танкового взвода и нашей заботой, да и вообще, мы смотрели на происходящее как наблюдатели, ведь бригаду уже вывели из боя!.. Артиллеристы открыли огонь, но что могли сделать их снаряды с такого расстояния лобовой броне «пантеры». Артиллеристы дрогнули. Расчеты убегали от орудий… И так бывало, даже на четвертом году войны. Вместо того чтобы, как их учили, стрелять по гусеницам, забрасывать танки гранатами, сражаться и умирать с честью, отбиваться, пока на батарее есть еще хоть одна живая душа, артиллеристы бросились в тыл. На тачанке на поле выскочил командир дивизии генерал-майор Городовиков. Чудак-калмык. В ту пору уже никто из генералов не ездил на тачанках. Кроме того, храбрец Городовиков, как рассказывали, лично водил полки в атаки, что никто из начальников его ранга не делал даже в 1941 году. Вокруг тачанки рвались снаряды. Комдив носился по полю за драпающими артиллеристами, хлестал их нагайкой, пытаясь вернуть на огневые позиции. Но это не помогло. Тачанка комдива на бешеной скорости неслась к нашему фольварку. Городовиков подскочил к нам. Его глаза были полны слез отчаяния. Он крикнул: «Братцы! Танкисты! Выручайте! Остановите танки! Всех к Герою представлю!» И хоть и хотелось мне ответить генералу, что бригада наша уже не воюет, и вообще это не наш участок обороны, что нам не нужны никакие Звезды, нам жить охота, что ни хрена три танка Т-34 этой своре немецких танков не сделают, и он пусть сам со своими трусами-артиллеристами разбирается, и еще много чего хотелось сказать… но я крикнул: «По машинам! Огонь с места!» — и добавил несколько крепких слов. Немцы шли по полю, подставив нам борта своих «пантер» как мишени на танковом полигоне. Мы вели огонь из-за высокого каменного забора фольварка. Над забором торчали только башни. И началось… Когда артиллеристы увидели, как горят немецкие танки, а уцелевшие развернулись и стали отступать к лесу, они вернулись к орудиям. Кормовая броня «пантер» уже была им по зубам. Итог боя — мы сожгли 18 немецких танков, каждый экипаж по шесть «пантер», артиллеристы вывели из строя — 6 танков. В том же бою произошло еще одно неординарное событие. Экипажи шести «пантер», увидев, как один за другим загораются танки их товарищей, бросили свои машины целыми и побежали в лес. Пехота моментально «оседлала» брошенные танки, которые еще несколько минут назад внушали пехотинцам только животный ужас, обложила соломой и стала поджигать танки. С немецкой стороны по нам даже не стреляли! Видимо, и там все обалдели от увиденного. На своем танке я успел доехать до пехоты и «отбить» у них одну «пантеру». На этом «трофее» мы катались целый день, рискуя схлопотать от своих бронебойный снаряд. Сразу после боя снова на тачанке прикатил Городовиков, он обнимал и целовал нас.