Персы и мидяне. Подданные империи Ахеменидов - Уильям Куликан

В надписях на зданиях как мастера по слоновой кости упомянуты ионийцы и египтяне. Сохранились лишь немногие некачественные образцы ахеменидских работ по кости, но, по-видимому, резные квадратные пластины с изображением животных, пасущихся у священного дерева, были в моде: такие образцы появлялись из Телль-Дейма, Персеполя и Суз, причем в последнем месте они показывают явное египетское влияние. Что касается остального, влияние на ахеменидскую работу по слоновой кости было медийско-скифским, оно заметно приблизительно в 15 сохранившихся экземплярах оковки в форме трилистника, предназначенной для ножен акинака, или персидского короткого меча (рис. 37). Они близко соответствуют тому, что вырезано на коротких мечах, висящих на поясах скифов и мидян на рельефах Персеполя, и ориентировочно состоят из трех долей. Вырезанный на них узор основывается на темах битв льва с быком или льва с козлом. Эта излюбленная персидская тема была свернута в скифской манере, и линии очертаний животного сокращены, чтобы сбалансировать волнистые элементы с концентрическими линиями складчатого тела. Где-то в процессе его эволюции – или снижения качества – этот мотив стали путать с одиночным животным в скифском стиле, свернувшимся как на экземплярах, найденных в Пазырыке и в скифском кургане «Семь братьев». Окончательное изделие с разрозненными панелями и вставленными цветками лотоса больше не признавалось резчиками по слоновой кости, и скифский зверь-завиток полностью потерял жизнеспособность.

Рис. 37. Оковка ножен из слоновой кости из Персеполя, Деве-Хюйюка и других мест. VI–V в. до н. э.

Ахемениды, видимо, проявляли небольшой интерес к скульптуре в целом, и к большинству существующих предметов нужно, конечно, относиться как к вспомогательному искусству. К ним относится небольшая группа скульптур из мягкого камня – диорита, лазурита и синей фритты. Самая крупная и, вероятно, самая ранняя работа – это лазуритовая голова царя из Хамадана. В надписи Дария перечислены мастера по лазуриту, а старинные рудники в Бадахшане на территории Афганистана должны использоваться до сих пор. Две другие скульптуры из лазурита выполнены в персепольском придворном стиле: одна из них – фигура знатного мидянина, прижимающего к груди львенка (Музей Кливленда), а другая – человеческая голова крылатого быка.

Небольшие, свободно стоящие человеческие фигурки из золота, серебра и бронзы около 6 дюймов высотой относятся к числу наиболее привлекательных ахеменидских изделий и показывают мидян в церемониальных одеждах. Это литые фигурки, несущие, однако, на себе очень заметные знаки существенных переделок (рис. 41). Две такие фигурки стоят на маленьком макете повозки из оксуского клада. Своего рода загадка задана некоторыми бронзовыми головами горных козлов, не имеющими никакого источника и, видимо, предназначенными для балдахинов, колесниц и тронов. После технического исследования головы из Метрополитен-музея обнаружили, что она состоит из пяти частей, отлитых отдельно с использованием процесса cire-perdue[9]и сплавленных вместе, но другие головы были отлиты одним куском. Внутри одной из голов вставлен железный брус, очевидно, для прикрепления к каменной или деревянной втулке. Соединение из трех горных козлов в точном стиле бронзовых протом формирует опору глубокой каменной чаши, чьи форма и тонкая шлифовка перенесены из области металлообработки. Крупные размеры этого сосуда и его превосходное состояние дает еще больше оснований считать место его происхождения неизвестным. Это прекрасный пример той любви к методичности и опрятности, характерной для всего ахеменидского искусства: место соединения тел каменных козлов под опорой формирует совершенную шестиугольную и трехконечную звезду. Однако это изделие уступает каменной чаше в форме козла из коллекции Генноля, одному из самых выдающихся шедевров резных работ Ахеменидов.

Тесная взаимосвязь между скульптором и литейщиком по бронзе, демонстрируемая этими предметами, убеждает нас задуматься о недостаточном интересе Ахеменидов к внутренней красоте и особенностям материалов. Дело не в том, как полагают некоторые, что ремесло скульптора было порождением кузнечного дела. Как такое могло быть, если вырезанный мягкий камень, глиняные или восковые модели непременно требовались для отливки металлических статуй? Ответить, скорее всего, можно так: все материалы обрабатывались одинаково, как и при гравировке по бронзе, а раннее развитие и совершенствование обработки металла в Мидии оказали подавляющее влияние на искусство Ахеменидов.

На всем этом обширном и разнообразном ассортименте вспомогательных искусств стоит объединяющий штамп ахеменидского единообразия и равновесия: люди, животные, цветки лотоса – все сводится к одному образцу, как если бы сама природа тем самым становилась более понятной и податливой. Натурализм здесь полностью неуместен, и даже интерес к жизни животных и лиственным орнаментам, проявленный ассирийскими создателями рельефов, был отброшен. Живым сценам сражений и охоты ассирийского искусства Ахемениды предпочитали статику и процессии, символику и геральдику, и поскольку круг – наиболее совершенная и экономическая форма, то наиболее часто замыслом становится круглая композиция без фона и заднего плана. Ахеменидское искусство (искусство виртуозности), посвященное изображению изолированных объектов, не питаясь свежими источниками и воздействиями, было обречено на завершение скучным однообразием.

Трудно себе представить, как это единообразие достигалось, трудно узнать или определить, в какой степени эстетическое видение было хорошо обдуманной частью культа империи. Но из недавних открытий, однако, стало ясно, что ахеменидский вкус, вероятно, унаследовал врожденную склонность к симметрии и геральдике от искусства мидян. Даже в кладе Зивие поражает контраст между энергичными сценами ассирийских изделий из слоновой кости и статичными темами процессий «мидийских» изделий. Кажется, что чем дальше ахеменидское искусство отдалялось от своих мидийских истоков, тем больше его эстетическая восприимчивость сосредоточивалась на совершенствовании ремесла и так до тех пор, пока «диспропорции в гармонии», составляющие сущность каждого истинного искусства, не исчезли совсем.

Было бы недобросовестно в завершение этой главы не упомянуть о влиянии ахеменидского или более раннего искусства на античный мир. Прямое воздействие Ирана на мир Эгейского моря началось лишь в период ориентализации (приблизительно 650–600 гг. до н. э.). Несмотря на то что в этот период разрисовывание гончарных изделий на Кипре, Крите и в материковой Греции, по-видимому, черпало вдохновение в сиро-финикийском искусстве, Родос с его вереницами гусей, пасущимися оленями и многочисленными заполняющими орнаментами, кажется, вдохновлялся луристанскими идеями: даже нарисованные лучи вокруг оснований ваз – универсальная манера в коринфской керамике – ранее всего обнаружены в персидской вазовой живописи, а не где-либо еще. Природа этих узоров подсказывает, что на запад они перевозились в текстильных изделиях, и, вероятно, торговые контакты, независимые от некоторого иранского влияния, передававшегося вдоль установившихся путей греко-урартской торговли, связали Родос с Южным Ираном и Эламом.