Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Валентина Парсаданова

Из оперативных сводок Генштаба РККА, которые публиковались с 17 по 27 сентября 1939 г., только первая содержала фразу о восторженной встрече советских частей населением. В последующих этого, вмонтированного и в первые кинохроники, сюжета почти не было. Его заменили полосы журналистских репортажей о достигнутых рубежах, занятых городах со средним темпом марша 30—40 км в день, о количестве захваченных пленных.

Приказ Ворошилова от 7 ноября 1939 г. гласил, в частности: «Польское государство, правители которого всегда проявляли так много заносчивости и бахвальства, при первом же серьезном военном столкновении разлетелось как старая и сгнившая телега. За какие-нибудь 15 дней войны с Германией панская Польша как государство перестала существовать», «стремительным натиском части Красной Армии разгромили польские войска...»{28} Термин «освободительный поход» возобладал позже — как идеологическое прикрытие в решениях Верховного Совета СССР 1—2 ноября и последующих решениях Верховных Советов УССР и БССР.

Вновь торжествовала «революционная целесообразность».

В соответствии с укоренившейся идеологемой истребления «классового врага» стало действовать и само командование. Согласно опубликованным двенадцати решениям Военсовета Киевского специального военного округа с грифом «совершенно секретно», военный трибунал приговорил к расстрелу несколько десятков полицейских и тюремщиков{29}. Вскоре «революционное возмездие» стало настигать и пленных, расстреливаемых за само оказание сопротивления.

Рисунок боевых действий был весьма нечетким: после противостояния на границе и отступления корпуса охраны пограничья советские части в северо-восточной части страны не имели перед собой подразделений, способных продолжить борьбу. Большинство городов и поселков было сдано без боя. В центре и на юге отдельные сражения, стычки и перестрелки были более частым явлением. Отступления чередовались с боями то с германскими, то с советскими частями, попытками проскользнуть между ними, выйти за пределы страны в Румынию и Венгрию, Литву и Латвию, от безвыходности распустить рядовой состав и демобилизовать подразделения.

Попавшие в плен в локальных боях небольшие группы полностью зависели от усмотрения любого командира, от его «классового» рвения, и у них было не так много шансов остаться на свободе и выжить, как, впрочем, у учителей и других попавших в проскрипционные списки нескольких тысяч представителей чуть более состоятельных кругов, в том числе интеллигенции (преимущественно поляков), «кулаков» и др.

После окончания боев продолжалось отлавливание всех, кто когда-либо служил в польской армии, для направления их в лагеря и тюрьмы, и «красный террор» принес в это время больше жертв, чем в ходе военных действий. Поведение оперативных групп НКВД не отличалось от практики ГУЛАГа. Конвоиров было значительно меньше, чем их возросшее в обстановке полной безнаказанности рвение. Поэтому для запугивания широко применялись расправы по ходу движения колонн, выборочные расстрелы. Были расстреляны моряки Пинской флотилии, многие пограничники, солдаты и офицеры.

Установка сталинского руководства на полное уничтожение польской армии путем массового пленения живой силы создавала неимоверные организационные трудности. Огромное количество задержанных не только на территории, на какой действовала Красная Армия, невозможно было быстро собрать, отконвоировать в лагеря, которые только создавались и не могли вместить столь многочисленный контингент. Замнаркома обороны Г.И. Кулик рапортовал Сталину, Молотову и Ворошилову уже 21 сентября, что считает необходимым издать распоряжение об отправке домой после регистрации пленных белорусов и украинцев, поскольку их нечем кормить. 23 сентября Ворошилов распорядился так и поступить при предъявлении документов о мобилизации, что позволило отпустить часть военнопленных из числа солдат. Однако после жалобы начальника Политуправления РККА Л.З. Мехлиса Сталину, что его распоряжение об аресте всех военнослужащих не исполняется, командующим обоих фронтов 26 сентября было рекомендовано прекратить освобождать даже солдат-украинцев и белорусов{30}.

Военачальники не видели в этом особого смысла. Командарм Ковалев дифференцированно относился к солдатам: предписывал вернувшихся домой и занятых своим обычным трудом только зарегистрировать, а тех, кто перемещался «по городам, деревням и лесам, независимо от того, оказывали ли они сопротивление в борьбе с частями Красной Армии или нет, были взяты в плен с оружием в руках или без оружия, также направлять в лагеря военнопленных»{31}. Различий в национальной принадлежности он не делал. 27-го директива Военсовета фронта уже предписывала задерживать всех польских военнослужащих, как создающих на тылах угрозу возникновения «разного рода диверсионных групп и банд»{32}.

По показаниям пленных из архива Ст. Кота, при неконфликтном соприкосновении советских и польских частей взятие поляков «в плен» обставлялось следующим образом. Советские командиры устраивали собрания и митинги, на которых как правило убеждали, что Красная Армия пришла, чтобы помочь Польше, для которой война теперь благополучно закончилась. Затем, отделив солдат от транспорта с оружием и снаряжением, оперативные группы окружали их и объявляли пленными. В других случаях обещали размещение в «нейтральном округе» с последующей организацией возвращения домой по окончании боевых действий — но с перемещением пешим ходом, погрузив оружие на телеги. Дальнейший сценарий был неизменен.

На митинге в Трембовле Л. Мехлис закончил свою зажигательную речь проклятиями в адрес польского командования и потребовал от собранных перед ним офицеров, чтобы они хором повторили эти проклятия. Ни один офицер, а затем почти никто из солдат на следующем митинге этого не сделал{33}.

Чтобы решить проблему отправки польских военнослужащих в лагеря, применялась и такая хитрость: в Замощи, Буске и других местах выдавались пропуска на право возвращения домой на подводе. Солдаты и офицеры разбивались на группы и отправлялись искать подводы. Патрули их тут же отлавливали и доставляли на вокзал для погрузки в вагоны, направляя в пересыльный лагерь в Шепетовку. В Луцке и Львове оперативники предлагали садиться в вагоны: тем, кто из Варшавы, — в первый с надписью мелом «Варшава», жителям Лодзи — во второй вагон и т.д. Или желающих ехать в Польшу загружали в поезд на первом пути, по Украине — на втором... Затем всех высаживали в пересыльных лагерях для военнопленных{34}.

Окруженные численно превосходящими советскими частями польские части, получив приказ своего главнокомандующего и полагая, что Польша не находится в состоянии войны с Советским Союзом, вступали в переговоры о капитуляции на условиях пропуска к границе и выхода за пределы страны. В ряде случаев были заключены соответствующие соглашения. Однако они никого не обязывали: весьма последовательно выполнялась директива командования о разгроме польской армии и пленении личного состава, не допуская его выхода за границу.