Цвет боли. Латекс - Эва Хансен

До Лулео выбрал трассу Е-4 вдоль залива, чтобы заодно полюбоваться осенними пейзажами. Двигаться пришлось не торопясь, чтобы успевать избегать столкновения с обитателями леса, вовсе не признающими людское главенство даже на дорогах. На Е-4 машин много и столкновений меньше, чем на какой-нибудь лесной дороге, но опасаться все равно приходится.

Когда был уже в Лулео, позвонил Вангер, у которого оказались не самые хорошие новости.

– Ларс, у Густава с Бритт был брачный контракт?

– Да, я настоял на этом. А что случилось?

– Это хорошо, что был, – словно не заметил вопроса Даг, – потому что дом принадлежит не Густаву, он его просто арендовал. Нужно сказать Бритт, чтобы забрала оттуда вещи потому, что хозяева рано или поздно вернутся. Они работают в Южной Африке.

Ларс расхохотался:

– Линн только сегодня сделала это. А что там с брачным контрактом? У Густава долги?

– Похоже, так. Чтобы красиво жить, нужно не менее красиво зарабатывать, а мы не смогли найти его доходы. Что есть официально, просто мелочь, на нее не купишь то, что Густав имел. Что у него за бизнес?

– Не знаю, Даг, честно, не знаю. Я с Густавом общался только на почве БДСМ, а там разговоры о бизнесе не ведут, сам знаешь.

– Разыщи его родных и как можно скорее, не то, если Лайф накопает что-то серьезное, может пострадать Бритт.

– Она-то почему?

– Бритт не могла не знать о делишках Густава.

– Но тогда и Фрида тоже, она с Густавом прожила дольше, чем Бритт.

Вангер на мгновение задумался, потом видно кивнул, потому что тон был именно такой.

– Ты прав, отправлюсь-ка я в Осло побеседовать с обеими дамами Густава.

Ларс решил пока ничего не говорить Линн, чтобы не волновать ее, и чтобы сама Линн не дергала подруг. В конце концов, Даг мог и не предупреждать о своей поездке в Осло.

В Галливаре Ларс быстро нашел местную достопримечательность – отель «Дундрет», который здесь ласково называли «Медвежьей берлогой», оставил вещи на хранение, подтвердил свое пребывание на сутки и отправился осматривать город.

Старая церковь оказалась по другую сторону железнодорожных путей. И мост через Вассаратрескет как раз напротив вокзала… На другой стороне редкие дома. В каком из них жила семья Густава? Обошел все, но старого дома не нашел. Наконец, сообразил, что дом, возможно, снесли и на его месте построили новый.

На вопрос, не было ли такого, местный житель помотал головой:

– Нет, не сносили. – И тут же добавил: – Нет, новый построили на месте сгоревшего.

– А что за дом сгорел? Давно?

– Да-авно-о… Лет двадцать назад. Нет, восемнадцать. Да, восемнадцать. У меня тогда младшая внучка родилась, а ей восемнадцать! – Словоохотливый собеседник говорил так, словно Ларс оспаривал возраст его внучки. Потом махнул рукой в сторону: – Вон там был маленький такой, плохонький… Потом пожарище пять лет нетронутым стояло, отошло к коммуне, а потом приехала семья из Лулео и построила новый дом.

– Они ничего не могут знать о прежних владельцах?

– О прежних? Нет, ничего не могут. Когда они приехали, тех уже давно не было в Галливаре.

– А вы ничего не знаете?

– Я? Нет, и я ничего. Нет, никто ничего не знает.

Только Ларс успел подумать о странной привычке начинать почти каждую фразу с «нет», и открыл рот, чтобы спросить, не подскажет ли, кто знает, как собеседник продолжил:

– Странная семья была. И невезучая.

– Почему?

– За год столько всего случилось… Девочки у них умерли одна за другой. И дом сгорел. Хозяйка решила уехать, коммуна ей выплатила кое-что, они и уехали.

– А куда?

– Нет, не знаю. Я с ними не дружил, уж очень замкнутые были, буркнут «здрасьте» при встрече и все. И набожные слишком, если не дома, так в церкви, больше никуда не ходили. Если хотите узнать, там и спросите, может, там знают.

– А вы их детей не помните? Старшего сына Густава?

– Нет, как звали не помню, нет. Но парнишка был странный, волчонком смотрел на всех. Да, у них еще и сын тогда утонул.

– Как это?

– Вроде пошел зачем-то на Вассаратрескет, когда лед еще не очень прочный был, и утонул. Его только весной нашли, когда всплыл.

– Господи… – пробормотал Ларс

– Я же говорю, что невезучие.

Слушать о несчастьях семьи Густава больше не хотелось, но один вопрос Ларс все же задал:

– А вы их фамилию не помните?

– Нет, не помню.

– Не Ольстены?

– Да, кажется, так.

В церковь Ларс решил сходить позже, сначала отправился в отель, чтобы немного прийти в себя. Настроение было мрачным, как сама жизнь Ольстенов. Пока написанное Густавом подтверждалось.

Он долго сидел в кафе, съев салат и выпив бессчетное количество чашек кофе, снова читал откровения Густава о его детстве. Теперь все выглядело много живей, словно сам переживал описанное. Вот он Вассаратрескет, там церковь, где-то там стоял старенький дом Осльтенов…

Учился я хорошо не столько потому, что это интересовало, сколько чтобы не давать лишний повод для порки. Хотя интересно тоже было, в школе другая жизнь. Нам не разрешали оставаться после занятий, дома ждала работа, но я ухитрялся это делать и просиживал в библиотеке столько, сколько мог. Сначала сидел, чтобы не идти домой, но просто сидеть скучно, и я читал. Вскоре прочитано было все, вплоть до учебников для более старших классов, возможно, поэтому учеба стала даваться легко.

Странно, но учителя и библиотекари не обращали на меня никакого внимания, вернее, старались делать вид, что меня не замечают. Думаю, репутация нелюдимого подростка надежно защищала меня от их сочувствия, да и отчим наговорил черти чего… Он-то считал, что меня всегда есть за что пороть.

Я не мог дать сдачи, но и жаловаться тоже не мог, не позволяла гордость. Не представлял, что будет, если я расскажу в школе о том, что меня регулярно порют. Засмеют же, станут показывать пальцами, тогда хоть в Вассаратрескет головой бросайся. Нет, я молча терпел, ожидая, когда смогу дать сдачи.

Сколько раз мечтал взять в руки даже не стек, а настоящую плеть и отходить это чудовище, исполосовав ему всю спину! Ничего, вот повзрослею, стану сильней и разукрашу его так, чтобы неделю ни сесть, ни лечь не смог! Только эта мечта помогала держаться.

Тренировать свое тело нарочно не было необходимости. Отчим постарался нагрузить меня тяжелой работой так, чтобы меньше оставалось времени на глупости – так говорил он. Мне было тринадцать, и на меня вовсю заглядывались девчонки, а я все еще находился в полной зависимости от отчима, от его настроения. И от своей мечты исполосовать его самого.