Ворон. Волки Одина - Джайлс Кристиан

Однако наш волк в конце концов стал покладистым, почти как домашний пес, – по крайней мере, если Кинетрит была рядом. Он по-прежнему скалился и рычал на нас, обнажая острые зубы, однако за Кинетрит ходил по пятам, опустив хвост и высунув язык. Она нарекла его Сколлом, по имени волка, который гонится за солнцем по небу. Наверное, для Сигурда поимка волка была хорошим знаком – ведь на его знамени красовалась волчья голова.

– В ней ничего не осталось от той девушки, которую мы знали, – пробормотал Пенда как-то утром, подбрасывая в костер хворост. Потом добавил, покачав головой: – Потерянная душа…

Мы развели огонь в яме, чтобы его не задуло ветром, а по бокам вкопали, наклонив, две жердины и навалили на них веток. Так костер давал больше тепла, и мы часами грели руки и разговаривали. У женщин был свой костер, они сами следили за ним, но частенько приходили к нашему.

– Старый козел отравил ей душу, – сказал я.

Пенда знал, что я говорю об Асготе.

В сером небе кружился болотный лунь, хлопая крыльями. Я вспомнил, что когда-то звал Кинетрит своей соколицей. Дикие языки пламени не могли отвлечь меня от горестных дум. Помолчав, я сказал:

– Я любил ее, Пенда.

Хотя жар от огня высушил мои глаза, в спину мне повеяло ледяным холодом.

– Знаю, – ответил Пенда, не отрывая взгляда от пламени.

Однажды утром северный ветер-шкуродер утих и стало почти тепло. Кто-то предложил отправиться на охоту – не такую, когда роют западни и расставляют силки, а на настоящую, с луками и копьями. У нас было два кабана, но они угодили в ловушки сами, а такой добычей не побахвалишься. Тогда Сигурд придумал состязание. Некоторые воины предпочли остаться в лагере – спать и развлекаться с женщинами, – а принявшие вызов разделились на четыре отряда по пять человек. Обещано было, что отряд, который первым принесет кабана, получит столько серебра, сколько весит его голова, так что всем хотелось поймать добычу покрупнее. Пять человек – не так уж много, когда охотишься на вепря. Злобный зверь может и ноги тебе переломать, и брюхо клыками распороть. Так что на счету был каждый воин и каждое копье, и тут нам не повезло – в нашем отряде оказался отец Эгфрит.

– Всегда хотел поохотиться на вепря, – сообщил он, дыша в ладони и радостно их потирая. – Однажды я ходил на охоту с Маугером и олдерменом[24], но то было много лет назад. – Потом хмуро посмотрел на нас из-под кустистых бровей. – Вот только вряд ли от меня была польза – как только мы подошли к звериному логову, Элдред велел мне забраться на дерево.

Я засмеялся.

– Они ушли по следам вепря, а я так и сидел на дереве, аки Закхей[25], – смутившись, признался он.

– Возьми. Пригодится, коли пойдешь с нами. – Я вложил ему в руку копье.

С нами были еще Пенда, Бьярни и Виглаф; их больше веселило, чем беспокоило, что с нами идет монах. Остальные воины, еще закутанные в шкуры, нетерпеливо хватали копья и длинные ножи. Даже Сигурд по-юношески задорно ухмылялся. Он заплел свои золотистые волосы в косу, обнажив покрытые шрамами лоб и щеки. Рядом с ним Флоки Черный точил нож в полной уверенности, что скоро прикончит им вепря.

– Можешь сразу отдать серебро мне, Сигурд, – сказал справлявший нужду Брам. – Эти сосунки и скамью трехногую не поймают.

– Разожги костер как следует, Дядя, – обратился Бейнир к Улафу, который сказал, что слишком стар, чтоб бегать за едой по болотам. – Моего борова долго жарить придется.

С копьями в руках и надеждой в сердце мы направились в сторону топей, каждый отряд – своим путем.

Наш лежал на север, через трясину, поросшую камышом, в котором вскрикивали вспугнутые лысухи. Мы с Пендой решили, что чем дальше – тем больше шансов на успех, и приготовились к долгой дороге. Сначала хотели свернуть к западу, но туда уже направился Брам со своим отрядом, так что пришлось идти на север. В небо то и дело взмывали белые цапли, возмущенно хлопая крыльями. Будь это в другой день, кто-нибудь обязательно метнул бы копье, но сегодня нельзя было топить копья в болоте, – нас ждала охота на крупного зверя.

– А мне нравится, – прощебетал Эгфрит, указывая копьем на кусты.

Подобрав рясу повыше, он босиком шлепал по болотной жиже. По-прежнему стоял пронизывающий холод, однако монах, даром что доходяга доходягой, был вынослив и терпеливо сносил все лишения.

– Я не подведу, Ворон, можешь на меня положиться.

– Если продолжишь трепать языком, монах, то мы никого, кроме птиц, не увидим.

Теперь я понимал, почему Элдред велел монаху сидеть на дереве.

– Ты прав, – согласился он, решительно поджимая губы. – Буду тихим, как мышь. Терпеливым, как Иов. И…

– Эгфрит! – рявкнул я.

Он кивнул и приложил палец к губам. Пенда с Виглафом переглянулись.

– Что дальше? – спросил Виглаф чуть позже, приглаживая редкие волосы на лысине. Он постоял, заложив копье за широкие плечи, потом произнес: – Искупаться-то я не против, да как бы яйца не отморозить…

– Да уж, водичка прохладная, – сказал Пенда.

Раньше мы не заходили так далеко на север. Перед нами раскинулась огромная топь – даже не топь, а целое озеро, хотя и мелкое.

– Обойдем, – пожал я плечами. – Вряд ли идти долго.

Бьярни указал пальцем на каменно-серое небо. Два беркута напали на орлана-белохвоста и по очереди трепали его мощными когтями. Асгот углядел бы в этом какое-нибудь знамение.

– А может, перейдем? – предложил Пенда, кивая на идущую рябью серую воду, над которой, то взмывая, то опускаясь, летела стая болотных куропаток.

– Я хорошо плаваю, – гордо заявил Эгфрит, но осекся, увидев мое лицо. – Вон гать, – добавил он, указывая направо, где на расстоянии броска копья в воде виднелись потемневшие вязанки хвороста. Я не заметил их раньше – они сливались с уходящими к горизонту зарослями камыша.

Похоже, когда-то здесь проходили люди. За долгие годы дерево сгнило и почти превратилось в жижу, но благодаря тому, кто проложил гать поверх естественного брода или укрепил его землей, нам удалось перейти озеро, почти не промокнув.

Мы миновали несколько заводей и песчаных перекатов. Воздух наполняли резкие крики болотных крачек. Дальше земля стала тверже, болото сменилось тростниковыми и вересковыми пустошами, и после полудня мы подошли к зарослям кустарников, за которыми возвышались сосны и фруктовые деревья.