Позорная история Америки. "Грязное белье" США - Лев Вершинин

А суть этих событий в том, что в начале ХIX века рабские мятежи в США качественно изменились. Если раньше они случались нечасто, при стечении очень особых обстоятельств, то теперь пошли волной, несколько раз на год, и хотя по масштабам и последствиям ничего страшного не случалось, тенденция нарастала, страша видимой непонятностью причин. Если где-то кто-то был с рабами жесток, это еще как-то можно было бы объяснить и понять, но — идеальный пример — в имении Чатем, принадлежавшем старым, британского еще корня вирджинским аристократам Фитцхью, к сотне с лишним своих рабов господа относились, как средневековые сеньоры к своим вальвассорам. Вплоть до (отчеты сохранились) содержания для чернокожих врача, а также отпусков и премий специалистам (их в имении было много), чтобы те могли выкупиться на волю. Некоторых черных детишек даже учили грамоте и рисовать! И вот при таких-то тепличных условиях в январе 1805 года рабы Фитцхью взбунтовались. Причем по причине, совершенно в те времена немыслимой: в связи с тем, что после дождей вышло солнце, надзиратель прервал рождественские каникулы, пообещав рабам дать отгулы после того, как урожай будет собран.

Такое вообще могло быть только в имении старомодных Фитцхью, у всех прочих, даже из числа самых либералов, вопрос о каких-то отгулах вообще бы не стоял, и тем не менее негры начали перечить, а потом перебранка перешла в драку, то есть прямой бунт, и гасить его пришлось уже силой оружия. Естественно, погасили, а виновных (всего лишь пятерых) наказали: двоих застрелили при попытке к бегству, одного, разбившего надзирателю голову, повесили, а еще двоих продали куда-то на Антилы, — но сам по себе факт, да еще с учетом того, что причину своей вспышки усмиренные внятно объяснить не могли, напугал южан очень сильно, эхом отозвавшись в Чарльстоне через почти 20 лет. Ибо Вирджиния же — с ее умеренными, а то и вовсе либеральными нравами хозяев, с работой на «легком» табаке — считалась эталоном «черно-белого» сосуществования. И если уж тут, ни с того ни с сего, без лидера и внятной цели, началось подобное, повторяясь с тех пор чуть ли не раз в два-три месяца, так чего могли ждать «хлопковые», «рисовые» или «сахарные» штаты? Да ничего хорошего. И события 1811 года аккурат в Луизиане это подтвердили.

В скобках. Совсем еще (в 1803-м) недавно французская Луизиана, а ныне «Орлеанская территория», в добровольно-принудительном порядке проданная Штатам (как потенциальному союзнику, способному, если откажут, и отнять) Наполеоном, «стояла» на тростнике, будучи второй после Кубы сахарницей Европы и Америки. А стало быть, и на тяжкой работе, выжимающей человека быстро и надежно, в связи с чем негров в штат при всех властях завозили много. Когда действовал запрет на ввоз, контрабандой — и без всяких промежуточных инстанций, прямо из Африки, потому что никаких особых навыков и даже владения языком от полевого рабочего никто не требовал, был бы крепок и вынослив. Сюда же, в свою языковую среду, бежали из окровавленного Санто-Доминго и уцелевшие французы-плантаторы, вывозя с собой рабов, знающих толк в переработке сырца. И «цветных», — как рабов, так и вольных, — с учетом куда более вольных, нежели англо-протестантские, франко-католических и испанских (донов из близкой Флориды в колонии тоже жило немало) нравов тут тоже более чем хватало. В итоге соотношение белых с черными подкатило под 12:55, сильно зашкаливая за все мыслимые где угодно показатели, и это нервировало губернатора территории (Луизиана штатом еще не была) Уильяма Клейборна, не привыкшего к такому количеству этнически сомнительного контингента, да к тому же очень опасавшегося мятежей, подозревая испанцев в распространении «антиамериканских» настроений.

Причины на то имелись, и веские. Новые территории, включая первоклассный порт Нового Орлеана, были невероятно богаты, экономически перспективны, но и проблем было очень много, — в том числе и политических. И дело даже не в том, что в окрестностях бродили шайки беглых рабов, базирующихся в плавнях озера Пончантри, выкурить откуда их не представлялось возможным, — с этим как раз справлялись, — но край был инфицирован идеями, привезенными с Гаити, а это было куда опаснее. И более того. Аккурат за рекой, на левом ее берегу, лежала Западная Флорида, совсем включенная в состав Орлеанской территории, и этот факт осложнял ситуацию многократно. Ибо отняли ее Штаты у испанцев не напрямую, а в два хода, сперва спровоцировав восстание обосновавшихся там американских поселенцев. Повстанцы в сентябре 1810 года прогнали донов, которых было очень мало, объявили о рождении «Государства Флорида» и попросили Вашингтон либо признать их, либо принять в союз как штат.

Но не выгорело. Вопреки всем предварительным обещаниям, Штаты попросту ввели в «государство» войска, аннексировали его и, не предоставив никакой автономии, включили в состав Орлеанской территории, при том, что Западная Флорида традиционно конкурировала с Луизианой. А это, естественно, пришлось крайне не по нраву как «флоридцам», так и флоридским испанцам, — и их естественное недовольство аккуратно подогревалось властями Восточной — все еще испанской — Флориды, отражавшими, кроме всего, и интересы Франции, державшей в тот момент Испанию под полным контролем. Короче говоря, поводов для головной боли у м-ра Клейборна было более чем, а если не забывать о тяжелой вражде старожилов Луизианы с «понаехавшими» и продолжающими ехать янки, так завидовать ему и вовсе не стоит. И это только про белое население. Не беря в расчет черное, которому при испанцах жилось куда легче, и «цветных», под французами считавшихся полноценными гражданами, а теперь оказавшихся не пойми чем, без всяких прав. Скобки закрываются.

А теперь перенесемся на Немецкий берег, часть луизианского побережья, где кучно, одна к другой, теснились на речном берегу богатые плантации, а цветовая гамма населения отличалась особой концентрацией темных тонов. Именно в тех местах в субботу, 6 января 1811 года, несколько рабов — негр Квамена и два мулата, Гарри и Хендерсон, — пришли на плантацию полковника Мануэля Андре, чтобы вместе с приятелем, тоже мулатом Шарлем Делондом, рабом-надсмотрщиком, а также (для белых это было тайной, для черных — нет) паханом банды беглых, обитавших в округе, отметить финиш рабочего сезона. Посидели, выпили и, как потом оказалось, довели до ума план давно задуманного бунта. Решено было в понедельник начинать, соответствующие указания пошли по поселкам, где имелись ячейки заговорщиков, — и 8 января Делонд дал сигнал, лично напав с топором на владельца.

Правда, полковнику Андре, хотя и тяжело раненному, удалось добежать до конюшни и ускакать, но его сын, лежавший в постели с приступом лихорадки, спастись не смог. После этого два десятка мятежников во главе с Делондом двинулись вверх по реке на север от Нового Орлеана, по пути обрастая сбегающимися на стук барабанов сторонниками (примерно 10–25 % на каждой плантации), и где речами, а где и затрещинами заставляя сомневающихся негров присоединяться. Более всего всех, видевших это шествие, поражало, что полевые работники двигались не беспорядочной толпой, а колонной по четыре человека в ряд, под испанскими и французскими знаменами, стараясь держать шаг. «Это, — записал очевидец, — несколько походило на армию, хотя ружей было очень мало, в основном топоры и мотыги». Даже в Вирджинии, где рабство было довольно легким, а отношение к рабам, даже плантационным, патриархальным, такой организации не было. И притом организация случилась не как в случае с Габриэлем, — харизматические лидеры с программой, быстро объединяющие вокруг себя всех, желающих странного, все же большая редкость, — но стихийно, без видимых причин.