Затмение - Джон Бэнвилл

Дверь приоткрылась, показалась голова Квирка. Он увидел меня и судорожно сглотнул.

— Я подумал, тут кто-то шумит. — Сероватый язык по-змеиному скользнул по губам.

Я вернулся в холл, уселся на диван, сложил руки на коленях. Наверху копошился Квирк. Я встал, прошел на кухню, склонился над раковиной, налил стакан воды, медленно выпил, с содроганием почувствовав как холодная жидкость обжигает грудь. Заглянул в буфетную. На столе все еще оставались следы трапезы Квирка. Сколько патетики в этой хлебной корке. Вот он шагает по холлу, останавливается в дверях за моей спиной.

— Вы ведь живете здесь, — произнес я. — Верно?

Я повернулся к нему, а он криво усмехнулся.

Здесь я должен, как всякий порядочный летописец, прервать повествование, дабы внести в свою хронику запись о знаменательном событии. Грядет солнечное затмение. Предсказывают, что луна полностью закроет солнце, хотя увидеть это смогут не все. Не повезет скандинавам, а также нашим заокеанским Антиподам. Но даже на сравнительно узкой полосе, которую закроет лунный плащ, ожидаются заметные различия. В наших широтах мы вправе ожидать примерно девяносто пять процентов почерневшего солнечного диска. Однако и другие, особенно попрошайки с улиц Бенареса, получат свой уникальный бонус: в полдень там почти на две с половиной минуты воцарится ночь, дольше, чем где-либо на земном шаре. В таких предсказаниях плохо одно — их неточность. В наши дни, когда существуют часы, использующие колебания одного-единственного атома, мы вправе ожидать большего, чем «примерно девяносто пять процентов» или «почти на две с половиной минуты» — почему такие вещи не измеряются в наносекундах? И все же люди возбуждены до предела. Десятки тысяч уже в пути, всей перелетной стаей спешат они облепить скалистые южные побережья, которые полностью покроет лунная тень. С каким удовольствием разделил бы я их энтузиазм; так хочется во что-то верить, по крайней мере, потрепетать немного в ожидании некого знаменательного явления, пусть даже это будет банальное природное явление. Я, конечно, считаю их восхитительной компанией пилигримов, родом из древней истории, влачащихся по пыльным дорогам с неизменными посохами и колокольчиками, чьи архаично одухотворенные лица светятся надеждой и стремлением достичь цели. Ну а я — циник и зубоскал, устроился в своем камзоле и чулках в окне какой-нибудь наполовину деревянной гостиницы, и расслабленно-меланхолически плююсь гранатовыми косточками, стараясь попасть на склоненные головы этих божьих странников, проходящих мимо. Они жаждут знамения, отблеска райского сияния в небе или даже тьмы, чтобы убедиться в предопределенности сущего, в том, что не все в мире решает слепой случай. Ах, они ничего бы не пожалели за возможность взглянуть хоть мельком на моих привидений! Вот вам настоящее предзнаменование, подлинное знамение, и хотя до сих пор неясно, что именно оно должно знаменовать, у меня уже появились кое-какие подозрения на сей счет.

* * *

Так и есть, они все время жили в доме, Квирк и эта девочка. Я скорее сбит с толку, чем возмущен. Как они смогли обмануть мою бдительность? Преследуемый призраками, я не пропускал ни единого шороха, всегда готовый к встрече с фантомами, как же им, обычным людям, удалось остаться незамеченными? Что ж, возможно живые существа больше не родня мне, мои органы чувств уже не отмечают их присутствие, как когда-то. Квирк, разумеется, смущен и раздосадован своим разоблачением, но по его физиономии видно, что даже в нынешнем подавленном состоянии его забавляет возникшая ситуация. Когда я столкнулся с ним на кухне, он, нагло глядя мне в глаза и даже не убрав ухмылку с лица, заявил, что посчитал право жить здесь с девочкой привилегией своей службы. Я совершенно опешил от такого бесстыдства и даже не нашелся, что сказать. Он как ни в чем ни бывало продолжил, что устроил из этого настоящую шараду исключительно из заботы обо мне, просто боялся побеспокоить; при других обстоятельствах такая простодушная хитрость меня бы здорово рассмешила. Он даже не обещал убраться отсюда. Беззаботно посвистывая, прогулочным шагом вышел из кухни, немного погодя, ни в чем не нарушив свой неписаный распорядок дня, снова возник у дверей уже со своим велосипедом, а потом они вместе с Люси уползли навстречу сумеркам, как делали каждый вечер. Позже, когда я уже лежал в постели, до меня донеслись осторожные скрипы и шорохи, приметы их тайного возвращения. Эти звуки я скорее всего и слышал каждую ночь, но истолковал их неверно. Какими простыми и серыми, какими разочаровывающе-глупыми становятся вещи, когда им находится объяснение; возможно в некий урочный час мои привидения тоже выйдут из тени, довольно улыбаясь, отвесят поклон, и продемонстрируют удивленному зрителю потайные зеркала и бутафорский дым.

Интересно, чем эти двое, — я говорю о Квирке и Лили, — чем они занимаются в промежутке между показным отъездом и ночным возвращением? Лили, скорее всего, отправляется в кино или на дискотеку, — где-то рядом есть соответствующее заведение, полночи воздух в моей спальне вибрирует танцевальными ритмами, — ну а Квирк зависает в местном пабе; я четко вижу, как он, с пинтой чего-нибудь крепкого в руке и сигареткой во рту, пытается острить с барменшей или, подобрав брошенный кем-то журнал, мрачно облизывает взглядом фотографии гологрудых красоток. Я спросил, где они с Лили устраиваются на ночлег в моем доме; Квирк пожал плечами и с нарочитой неопределенностью заявил, что они-де ложатся, где придется. По-моему, именно девочка время от времени залезает в мамину постель. Не знаю даже, что и подумать. Пока я никак не дал понять Лили, что раскрыл ее секрет. Что-то мешает сказать ей об этом прямо, какая-то нелепая щепетильность. Глупо. К нашей ситуации неприменимы правила хорошего тона. Хотя Квирк наверняка уже сообщил ей, что их раскусили, поведение Лили ничуть не изменилось, она по-прежнему демонстрирует хроническую обиду на целый мир и легкое утомление жизнью.

Но самое удивительное — как преобразился после внезапного открытия дом, или по крайней мере изменилось мое к нему отношение. Ощущение внезапной отчужденности, так потрясшее меня вчера, когда я поймал Квирка, до сих пор живо. Я как Алиса вошел в свое Зазеркалье и встретил обманчиво похожий, но все же иной мир, где ничто не изменилось, одновременно трансформировавшись во что-то неузнаваемо-другое. Пугающее, бьющее по нервам, но, как оказалось, совсем не лишнее чувство — в конце концов, именно такую позицию «обособленности», непричастности к реальному миру я старался, но так и не сумел в себе выработать. Так что на самом деле Квирк и девочка оказали мне большую услугу, и, как ни странно, заслуживают благодарности. Однако, те, кто поддерживает меня в моем одиночестве, могли бы делать это намного лучше. Ужасно неприятно, но кажется, придется отстаивать свои права. Для начала перестать платить Лили за чисто номинальные услуги по хозяйству, — а с каким видом она их выполняет! Квирку тоже следует найти какое-нибудь полезное применение. Он мог бы стать моим мажордомом; всегда хотел иметь дворецкого, хотя не совсем понимаю, каковы его обязанности. Забавы ради пытаюсь представить, как он будет выглядеть в этой роли: с выпяченной по-голубиному грудью, в сюртуке и обтягивающих полосатых штанах, торопливо поскрипывающий половицами то тут, то там, на своих тоненьких голубиных ножках. Вряд ли он умеет готовить; судя по неопровержимым уликам, а именно, содержимому тарелки, оставленной на кухонном столе, он из тех, кто предпочитает полуфабрикаты. Да, над ним придется немало потрудиться. И кажется, я боюсь переизбытка одиночества!