Не время для шуток - Елена Усачева

– Да, да! – тут же отреагировала Алевтина. – В том, что Рязанкина это рассказала, нет ничего плохого. Почему она должна страдать из-за шуток других?

– А почему другие должны страдать из-за ее шуток? – вырвалось у Олеси.

Класс притих.

– Так вы это сделали нарочно? – довольно улыбнулась завуч. – Что же, все понятно. Людмила Ивановна, продолжайте урок.

Алевтина Петровна прошлась вдоль доски.

– Дневник. Родителей. И можете искать для себя новую школу, – отчеканила она на выходе.

– Одну на двоих, – не преминул ввернуть Васильев.

Дверь закрылась.

– Вот дура-то! – раздалось откуда-то.

От волнения у Олеси кружилась голова, она не понимала, что происходит. Это был какой-то кошмарный сон, из которого нужно было немедленно выбираться.

«Все напрасно, все напрасно», – настойчиво звенело в мозгу.

Кто-то что-то говорил, Людмила Ивановна безуспешно пыталась навести порядок. Среди общего гвалта Маканина услышала, как всегда, спокойный голос Генки Сидорова:

– Правильно! Хоть уйдешь из этого курятника.

И тут слова завуча обрушились на нее со всей своей неумолимой жестокостью. Глаза обожгли набегающие слезы.

– Че это?

Рядом стоял Галкин и вертел в руках записку Быковского.

– Это не тебе, – прошептала Олеся, сминая и без того жеваный листок.

– А кому? – не отставал Галкин. Видимо, происшествие с завучем его волновало гораздо меньше непонятного послания.

– Это от Быковского. – Олеся опустилась на стул, положила голову на сложенные руки.

– А чего ему от тебя надо? – сурово сдвинул брови Серега.

– Ему – ничего, – не поднимая лица, пробурчала Маканина. – А мне надо, чтобы ты от меня отстал!

– Ты из-за журнала, что ли?

Олеся резко подняла голову.

Галкин был безмятежен, словно его каждый день выгоняли из школы. Он даже улыбался.

– Брось! – хмыкнул Серега. – Пошумят и перестанут.

– Отвали от меня, слышишь! – не выдержала Маканина. – Все от меня отстаньте! – взвизгнула она, захлебываясь слезами.

В классе замолчали. И среди этой гробовой тишины раздался насмешливый голос Васильева:

– Молодые бранятся – только тешатся.

Олеся шарахнулась от этих слов, как от удара. Ухватилась за парту, чтобы не свалиться на пол. Слезы мгновенно высохли. В голове словно застучали молоточки.

Выглядела она, наверное, ужасно. Оглянувшаяся на нее Рязанкина испуганно прошептала:

– Ой, мамочки!

– Маканина, с тобой все в порядке? – подала голос Людмила Ивановна.

– Да ты что! – До Галкина, наконец, начало доходить, что с Олесей творится что-то неладное. – Из-за этой ерунды? Да я их…

Он сделал шаг к Олесе, потом качнулся назад и медленно, задевая неровно положенные на парты учебники и тетрадки, побрел по проходу.

– Галкин, ты куда? Урок еще… – запоздало воскликнула химичка.

Сергей поднял голову, долгим взглядом посмотрел на Людмилу Ивановну, а потом метнулся к демонстрационному столу.

– Не надо! – завопила Ксюша.

– Стой, дурак! – Быковский стал выбираться из-за своей неудобной парты.

Галкин одним движением смахнул пробирки с демонстрационного стола на пол. Зазвенело, разбиваясь, стекло.

– Подожди!

Олеся бросилась вперед. С грохотом отлетел стул. Маканина еще успела заметить Сидорова, от испуга вжавшего голову в плечи, округлившую рот Людмилу Ивановну. В следующую секунду она уже висела на плечах Галкина. Но было поздно. Ногами он топтал химикаты. По классу распространился неприятный запах.

– Всегда! Всегда так! – ревел Серега. – Ничего нельзя сделать. Сволочи!

Он схватил со стола последнюю колбу и с размаху швырнул ее в раковину. Брызнуло стекло. Послышалось странное шипение. Из раковины повалил дым. С громким хлопком в ней что-то взорвалось. Все, как по команде, попадали на пол.

Раковина отделилась от стены и ухнула вниз. Гулко треснула керамика. Из разорванной трубы полилась вода. Крышечка водослива выкатилась на пол и зазвенела, кружась среди осколков.

– Офигеть, – прошептал Васильев, выбираясь из-под парты.

Галкин последний раз пнул ногой остатки реактивов, посмотрел на застывшую Маканину и вышел из класса.

Дверь закрылась с таким грохотом, что задрожали цветы на подоконниках.

Людмила Ивановна тяжело опустилась на приступок перед кафедрой.

Ученики 9-го «Б» торопливо собирали свои вещи и по одному выбирались в коридор.

Олеся присела над разворошенным стеклом, провела рукой по хрустким осколкам. Порезалась. На пальце набухла красная ягодка крови.

Но ей уже было все равно.

Рядом с разбитой раковиной остановился Быковский, коснулся ботинком белого расколотого бока.

– Щелочной металл калий, – назидательным тоном произнес он, – при соединении с водой дает щелочь и выделяет энергию. От этого вода мгновенно нагревается до кипения, а трубы лопаются. – Он посмотрел на поникшую Олесю. – Глупо.

– Почему? – Маканина вяло ухмыльнулась – она не понимала, почему это самая обыкновенная реакция калия вдруг стала глупой.

Быковский покачал головой и промолчал. Олеся подняла на него глаза.

Взлохмаченные волосы, на виске бьется жилка, шелушащаяся кожа около уголков губ – Павел. За многие годы учебы такой знакомый – и в одну секунду ставший таким далеким. Впрочем, как и все остальные. Случившееся непреодолимой стеной отделило Олесю от всего класса. Она чувствовала себя отверженной. Словно заляпанная грязью, она вошла в вагон метро, и теперь все сторонятся, боясь прикоснуться к ней и испачкаться.

На пороге появилась Алевтина Петровна, быстрым взглядом оценила обстановку и кивнула Маканиной.

Все было ясно без слов. Надо вставать, стряхивать с себя оцепенение и идти объясняться с директором.

Идти никуда не хотелось. Все было бессмысленно.

Олеся не спеша сложила учебники в сумку, застегнула ее на все ремешки и пошла вон из школы.

Какой-то рок, проклятье преследовали ее с того дурацкого дня в Питере, когда все поехали на кладбище, а она осталась вдвоем с Галкиным.

Маканина задрала голову, надеясь увидеть наглую ухмыляющуюся рожицу своего персонального чертика. Но вверху никого не было. Только пыльный потолок.

В школе еще шли уроки. В коридорах стояла тишина. Ученики 9-го «Б» растворились в пустоте лестничных пролетов. Олесины шаги одиноким эхом метались среди голых стен.