Василий Сталин. Письма из зоны - Станислав Грибанов

Время безжалостно ко всем. Уходят из жизни свидетели тех лет, когда наша держава была поистине дружной семьей народов. Не было лиц ни кавказской, ни славянской национальностей. В дни лихолетья все были русские! И все гордились нашей общей историей, и в атаку бросались под одним общим призывом: «За Родину! За Сталина!»

Нынче Иосиф Виссарионович стоит в обойме бессмертных «дел». Помните, «дело Дрейфуса», «дело Бейлиса», «дело Тухачевского», «дело врачей»? Еще можно добавить «дело Иисуса Христа»!.. Но уходят в лучшие миры и правые, и виноватые. И уже мало осталось однополчан летчика Василия, тех, кто знал его близко. Именно потому считаю своим долгом передать то, что слышал о сыне Сталина, что сохранила в письмах его жена Капиталина Георгиевна Васильева или просто Капа. Порой ведь мысли вслух, случайно сказанная фраза или всплывший в памяти эпизод для понимания человека могут оказаться ценней самых добросовестных характеристик, а уж тем более, судебных приговоров.

Родилась она в августе 1918 года в богатом купеческом городке Малинки Владимирской губернии. «Был комендантский час, а тут — роды. Патруль проводил маму до акушерки. Так я и появилась на белый свет», — весело рассказывала Капитолина Георгиевна о своем детстве, вспоминая всякие подробности и детали давней поры.

Вскоре семья переехала в местечко Выкса — это на другом берегу Оки. Вокруг Выксы леса, рядом пруд, река. Девочка рано научилась плавать, ходить на лыжах и так росла крепкой, жизнерадостной. В семье любили Капу. Раз как-то она задержалась с молодежью до 9 часов вечера. Пришла домой, а тут дочку отец поджидает. Ринулся, было, на нее в атаку с валенком, да мать защитила. А Капе от искаженного в гневе лица батюшки стало смешно, она расхохоталась, сказала: «Я хочу есть!» — вот и вся реакция дочки на гнев доброго отца. «Утром, гляжу, папка сидит и латает мою обувь для лыж. Я растрогалась, подошла, поцеловала его, а он говорит: «Ну, а как же тебе выступать в рваных-то…»

Капа занимала по лыжам уже призовые места и в городе, и в области, и самой памятной наградой среди золотых медалей за спортивные победы она считала скромный медный жетончик за шестое место в первенстве Советского Союза в 1937 году…

В войну Капа уже тренер — в горах, на юге, готовила допризывников. Работала на трех работах — надо было содержать больного отца, мать, дочку (с первым мужем жизнь не сложилась). «Ходила в маминых галошах, а земля — суглинок, галоши сваливаются. С работы возвращалась в 12 часов ночи. Тяжело приходилось, но не было такого отчаяния, как сейчас, в этой своей родной и какой-то чужой стране…»

В войну требовалась кровь раненым, и Капа сдавала ее по 400 граммов ежемесячно. За это донорам полагалось масло, кое-какие продукты — ими Капа и подкармливала семью. «Как-то принесла то, что дали, мама говорит, мол, подожди, поешь что-нибудь. Я отказалась, сказала, что сыта, а сама убежала к горной речушке, села и плачу, голова от голода кружится… В России-то хоть щавель есть, а там, на юге одна трава сухая. Пошла, помню, к сестре. Давай, говорю, хоть лепешку какую сделаем… Такой вот был Первомай 1943 года…»

Однако конец войне. Сразу после нее во Львове соревнования по плаванию. Там уже был открытый 50-метровый бассейн. «Я настроилась на рекорд Союза, — вспоминает Капитолина Георгиевна и вот чего он стоил, тот ее первый рекорд свободным стилем:

— Вода в бассейне оказалась не просто холодной — обморочной. Член сборной страны известный пловец Китаев наотрез отказался плыть, а я и Артем Либель все-таки отважились. За мной стартовали несколько девочек, но они быстро отстали. Плыть было очень тяжело. Ноги от холода совсем не слушались, можно сказать, несла их за собой. И так полтора километра в ледяной купели…

Из бассейна самостоятельно выбраться я уже не могла. Тело онемело от холода и напряжения. Мне поднесли рюмку коньяка, выпила его залпом — не помогло. Но я победила — это был мой первый всесоюзный рекорд».

А в сентябре 1945 года в Берлин на международные соревнования с нашими союзниками по войне отправилась сборная команда легкоатлетов, пловцов и представителей других видов спорта. Все отправились поездом, а я задержалась и от Львова летела на По-2. Во Львове взяла масло, сало, чтобы обменять у немцев на какой-нибудь товар. Очень хотелось мне шубу привезти домой.

С небольшими приключениями утром мы все-таки прилетели в «Олимпиесдорф». Однако приключения были совсем небезопасные. Летчик, чтобы не угодить к союзникам, приземлился раз в каком-то месте — уточнить, где находимся. Пока ходил, выяснял, из леса появился человек в военной форме и спрашивает: «Кто вы?» Объясняю, мол, спортсменка, лечу на соревнования в Берлин. Разговорились. Когда летчик вернулся, тот таинственный человек его крепко отругал: «Здесь же власовцы бродят!..» Но, слава Богу, обошлось. Только вот мой товар основательно пропитался бензином.

В Олимпийской деревне, дивном спортивном городке, меня встретили друзья из нашей команды. Кричат: «Иди, тебя ждут!» — ну там всякая регистрация, оформление. Я, чтобы масло промыть, поставила его под воду, и побежала по делам. Когда вернулась — все в пару, последний кусочек масла растаял и нырнул в раковину. Кран-то оказался с теплой водой. Откуда было знать. Мы к такой роскоши непривычные.

Еще большее огорчение ждало уже всю нашу команду. Помню, диктор «Олимпиесдорф» объявляет: «Открываются соревнования оккупационных войск! Но русских вы здесь не увидите…» Дело в том, что заместитель командующего по строевой и физической подготовке генерал Тарасов дал распоряжение: не выступать! «Почему? Что случилось?» — спрашивали мы друг друга. Наша чемпионка по стометровке побежала к генералу выяснять, в чем все-таки дело. Оказалось, что он засомневался в нашей победе, струсил — вдруг американцы нас обставят… Проигрыш — дело серьезное. Тогда генералу по службе не повезет.

Мы расстроились, конечно. Но что было делать. И отправились тогда все покупать на оставшиеся деньги тряпки. Врач, женщина в военной форме, подсказала место, где находился рынок. У самого рейхстага! Там, мол, немцы на сало меняют всякие вещи. Действительно, так и было. Девчата сразу налетели на красивое женское белье, у нас такого не видывали. Особенно не выбирали — кому-нибудь да подойдет, как подарок из Европы. И тут вдруг подходят двое и по-русски говорят: «Ваши документы». О каком-то там спорте и слушать не хотят. «Пройдемте в комендатуру!..» Сошлись на землячестве: среди нас оказались их земляки — ленинградцы. Отпустили всех. Так вместо спортивных наград я везла домой и сестрам целый чемодан женского белья.

С нами в поезде ехали возвращающиеся с войны бойцы. Вагоны были забиты до отказа. Велосипеды, мотоциклы, трофеи всякие висели даже снаружи. Почему-то долго держали наш поезд в Польше, и поляки по дешевке скупали у нас немецкие вещи. Думаю, специально держали — чтобы домой приехали в хорошем виде, не как наши горемычные «челноки» при Ельцине… Однако семнадцать суток в дороге! С едой стало туго. Когда в Москву-то прибыли, ни у воинов-победителей, ни у нас из «трофеев» почти ничего и не осталось…

В конце 1949 года Капа познакомилась с Василием. После очередной ее победы командующий авиацией округа вручал пловчихе Васильевой хрустальный кубок, в который вложил путевку в Дом отдыха. В то время это было редкостью. Но Капа от путевки отказалась, объяснив, что не с кем оставить дочь. Тогда молодой генерал пригласил Капу с дочкой на первомайский парад, потом — на дачу, в Зубалово. «С тех пор моя спортивная звезда и закатилась», — Капитолина Георгиевна как бы подводила итог одной своей жизни — шутка ли, стать 18-кратной рекордсменкой СССР! — и вдруг осесть у домашнего очага. Но, похоже, Василий был прав. Кроме дочки Лины в новой семье Капе предстояло воспитывать и поднимать еще двоих детей Василия от первого брака — Сашу и Надю…