Ошибка "2012". Новая игра - Феликс Разумовский

«Сейчас ещё как выяснится, что это вообще не наш мир…» — уже без особого удивления подумала Эльза и глянула на часы, подняла глаза к небу… и неожиданно выругалась.

— Отто, ты видишь это?

Часы у неё были хитрые, на все случаи жизни, с пятью циферблатами, искусственными бриллиантами и, что немаловажно, со встроенным компасом.

— Вижу, конечно вижу, — отозвался её спутник. — Солнце садится в облака, значит, завтра будет ветреная погода. Хоть комаров сдует… Так ведь, майне либлих?

— Да при чём тут комары?! — возмутилась Эльза. — Ты на солнце посмотри! Оно же на востоке садится!

— Шайзе… — закусил губу Отто, а в это время солнце погасло окончательно, и на землю опустилась густая полутьма. И тут же, словно того только и дожидался, из леса начал наплывать туман.

Он сразу заставил вспомнить вроде бы вскользь брошенное предупреждение Ламы о замирании всей здешней жизни после заката. Чтобы ориентироваться в тяжёлой сырой мгле, требовалось как минимум инфракрасное зрение. В зубах у Отто с шипением погасла едва раскуренная сигара, он перестал видеть собственные колени и понял, куда ездил за вдохновением Стивен Кинг, работая над своим знаменитым романом.[81]Какое там определиться со сторонами света и проверить предположение Эльзы насчёт неправильного заката!.. Дай Боже вспомнить, где тут хотя бы дуб, в котором Лама устроил себе жильё…

Отто испытал несказанное облегчение, услышав совсем рядом голос тибетца:

— Эй, коллеги, вы где?

— Мы здесь, — хором отозвались арийцы и ощупью, спотыкаясь, преодолели несколько шагов. Какое счастье было вновь почувствовать под руками морщины и трещины тысячелетней коры!

— Забирайтесь. — Лама открыл перед ними дверцу, за которой приветливо мерцал огонёк. — Ждите меня здесь, я сейчас вернусь. Только на засов обязательно закройтесь…

Зажёг лампу-моргалку, взял кастрюлю с остатками бобритины, вспомнил о чём-то и, вновь поставив кастрюлю, приподнял крышку ларя. В руках у него оказалась бутылка. Лама резко встряхнул её, и внутри начало разгораться свечение, поначалу ленивое, но потом Эльзе пришлось прищурить глаза. В бутылке свернулась гусеница, толстая и длинная, как сосиска для хот-догов, только не химически-розовая, как напичканная «улучшителями» сосиска, а оранжевая и светящаяся. Свет был отчётливо мрачным и вызывал конкретные посткатастрофные ассоциации.

— Поосторожней, смотрите не разбейте, — предупредил Лама. — От её яда нет противоядия даже у меня.

Подхватил кастрюлю, вышел за дверь и скрылся в тумане. Арийцы не стали задавать ему глупых вопросов. Видно было — человек хорошо знает, что делает. Не первый день здесь живёт. И не первую ночь.

— Ах, майне либлих, — присаживаясь на узенькую лавку, тихо проговорил Отто. — Устал я что-то…

Женщина, вполне соответствовавшая своему прозвищу — Белая Бритва, — хотела было как следует отругать бестолкового спутника, но потом внимательней прислушалась к собственным ощущениям и, негромко вздохнув, присоединилась к мужчине. Жизнь, которая, казалось, ничем уже не могла её удивить, всё-таки умудрилась подсунуть Эльзе нечто новенькое. Вот эту серую, отупляющую, вселяющую безразличие усталость, и притом когда? На самом пороге новой и небывало великой судьбы. Почему так хочется послать всё подальше, опустить голову Эрику на плечо — и больше не открывать глаз? Может, во всём виноват плавающий снаружи туман?.. Или это гибель бедного Зигги так на них повлияла?..

А ведь когда-то они любили повеселиться. Эти ночи, озарённые пламенем пылающих замков… Когда дым закручивался столбом, с крыш ручьями тёк расплавленный свинец, а чужая кровь забрызгивала колени… Эльза и Эрик не оплошали и в двадцатом веке с его рискованными возможностями: звание штандартенфюрера СС небось кому попало за просто так не давали…

Что же случилось теперь?

Или это просто накатил момент слабости, который скоро пройдёт, и она с прежним воодушевлением окунётся в игру? Дьявольскую, лживую, коварную? Зашагает по головам недоумков и простаков, уверенная в своей избранности, — расступись, быдло, идёт Туснельда, дочь вождя херусков. Туснельда, один на один убившая в Тевтобургском лесу легионера…[82]Ну и что с того, что после Инициации в Корректоры она со временем переметнулась в Серые, после чего, само собой, оказалась среди Бывших? За ней по-прежнему было право чести, древней крови и рода, а посему — с дороги, хамы, безликая толпа!

«О господи, какая же я была дура…»

Знать бы ей, что в это самое время Змеиный Лама, нечувствительный к зловонию, стоял у берега сероводородного озерка.

— Ты его в который желудок запрятал-то? — ласково выговаривал он свернувшемуся тринагу. — Вот как? Ну, молодец. Отпустишь его, хорошо? А я тут тебе полакомиться принёс…

Ящер вобрал ноздрями запахи из кастрюли, деликатно отвернулся, сделал движение, почти как давеча анаконда, и на травку из разинутой пасти выкатился слизистый ком, очертаниями отдалённо напоминавший собаку.

— Жить будет, — мельком посмотрев, определил Лама. — К утру оклемается… Уж ты шепни ему, чтобы нашёл по следам, хорошо?

В отличие от анаконд, тринаги в своём особом желудке умели сохранять проглоченные жертвы вполне живыми и жизнеспособными. Иногда в случае опасности они укрывали в нём собственное потомство.

— Вот и умничка, — одобрил тибетец, поглядывая, как ящер расправляется с лакомством. Подобрал вылизанную до блеска кастрюлю, зачерпнул тёплой аммиачной водицы, окатил недвижного Зигги…

И в этот момент земля у него под ногами тяжело вздрогнула и подвинулась…

Сегодня в Тевтобургском лесу не пели птицы. Исчезло, попряталось или ушло всё зверьё. Зато было полным-полно людей.

На первый взгляд могло показаться, что больше всего было мёртвых. Может быть, оттого, что половина живых качалась от ран и усталости, а остальные были обречены смерти. Между стволами буков и сосен плыл густой запах крови, боли, беды. Vae victis![83]Да, история повторялась, только на этот раз римскую гордость втоптали в раскисшую грязь уже не галлы, а германцы. Хвала праотиу Манну — целую седмицу лил дождь, превративший низины Тевтобургского леса в хлюпающие болота. У римлян напрочь застрял обоз, пришли в негодность луки и баллисты, боевой строй перестал работать, битва утратила порядок и распалась на множество стычек и поединков, а один на один римский легионер германскому воину был не противник.[84]Полководец Квинтилий Вар покончил с собой, не желая попадать в плен, да и правильно сделал. Легат Нумоний Вал с конницей бежал к Рейну, бросив пешее войско на верную смерть. Оставшись без водительства, легионеры утрачивали мужество, бросали оружие и погибали, почти не обороняясь.