Говардс-Энд - Эдвард Форстер

— Не думаешь что?

— Что она могла бы… что перед нами случай оказания недолжного влияния. По-моему, проблема заключается в состоянии больной, когда она писала записку.

— Дорогой отец, если хочешь, пригласи специалистов, но я не узнаю почерк своей матери.

— Как! Ты же только что сказал, что это ее почерк! — воскликнула Долли.

— Не имеет значения! — рявкнул Чарльз. — Придержи свой язык!

При этих словах его бедная маленькая жена покраснела и, вынув из кармана платок, уронила несколько слезинок. Никто не обратил на нее внимания. Иви насупилась, как разозлившийся мальчишка, а мужчины вели себя так, словно переместились в зал заседаний. Оба умели отлично работать в разнообразных комитетах. Нет, они не рассматривали дела в целом — такой ошибки они не делали, — но предпочитали устранять проблемы одну за другой, без сантиментов. Проблема, вставшая перед ними теперь, была каллиграфической, и именно ею занялись их многоопытные головы. Чарльз после некоторых колебаний признал подлинность записки, и отец с сыном перешли к следующему пункту. Это лучший способ — а может, и единственный — отгородиться от всяких чувств. Уилкоксы были обычными представителями человеческого рода, и если бы стали рассматривать дело о записке в целом, то либо почувствовали бы себя несчастными, либо страшно разозлились. При рассмотрении же его пункт за пунктом эмоциональная составляющая минимизировалась, и все шло как по маслу. Тикали часы, ярче горел огонь в камине, соперничая с белым сиянием, льющимся из окон. Солнце незаметно захватило все небо, и тени от стволов деревьев, удивительно мощные, падали, словно лиловые траншеи, на покрытую инеем лужайку. Было великолепное зимнее утро. Фокстерьер Иви, считавшийся белым, сейчас казался грязно-серой псиной — столь яркой была окружавшая его белизна. Фокстерьер был дискредитирован, однако черные дрозды, за которыми он гонялся, переливались чернотой арабской ночи, ибо изменились все привычные цвета жизни. Уверенным басом часы в столовой пробили десять. Другие часы подтвердили их правоту, и обсуждение стало подходить к завершению.

Нет необходимости описывать его подробно. Скорее пришел тот момент, когда настает черед комментатора. Следовало ли Уилкоксам предложить дом Маргарет? Я думаю, нет. Просьба была слишком неубедительна. К тому же не оформлена законным образом. Записка была написана во время болезни, под воздействием внезапно нахлынувших дружеских чувств, и противоречила предшествующим намерениям покойницы, противоречила самой ее натуре — как, во всяком случае, родные понимали эту натуру. Для них Говардс-Энд был обычным домом: они не могли знать, что для миссис Уилкокс в нем заключалось духовное начало, а потому она искала духовную наследницу. И — делая еще один шаг вперед в этих туманных дебрях, — быть может, они приняли даже лучшее решение, чем им самим казалось? Верно ли, что владения духа могут передаваться по наследству? Имеет ли душа потомство? Шершавый вяз, дикий виноград, пучок сена, мокрый от росы, — может ли чувство к ним передаваться, если нет кровных связей? Нет. Уилкоксов винить нельзя. Проблема эта слишком огромна, а они даже не смогли ее распознать. Нет. Естественно и логично после должного обсуждения разорвать эту записку и бросить в камин столовой. Моралист-практик полностью оправдает Уилкоксов. Тот, кто попытается заглянуть глубже, тоже оправдает их — но почти. Ибо остается один непреложный факт. Они не выполнили личную просьбу. Перед смертью женщина попросила их: «Сделайте это», — а они ответили: «Не сделаем».

Произошедшее произвело на всех очень тягостное впечатление. У них в сознании поселилась печаль, которая непрестанно их мучила. Еще вчера Уилкоксы скорбели: «Наша дорогая мамочка, верная жена, пока нас не было, она не позаботилась как следует о своем здоровье и умерла». Сегодня они думали: «Она была не такая уж дорогая и верная, как мы полагали». Ее желание обрести больше внутреннего света нашло наконец свое выражение, незримое повлияло на зримое, и Уилкоксы могли сказать лишь одно: «Предательство». Миссис Уилкокс предала семью, законы собственности, нарушила свои собственные обещания. Как она предполагала передать Говардс-Энд мисс Шлегель? Должен ли был ее муж, которому дом принадлежал по закону, передать его в качестве подарка? Должна ли была означенная мисс Шлегель получить право лишь на пожизненное владение домом или владеть им безоговорочно как своей собственностью? Не предполагается ли компенсация за гараж и другие пристройки, которые были сделаны родными, полагавшими, что когда-нибудь дом перейдет им? Предательство! Предательство и нелепость!

— Да, — сказал мистер Уилкокс, поднимаясь из-за стола, — никогда не поверил бы, что это возможно.

— У мамы не могло возникнуть такого желания, — проговорила Иви, все еще хмурясь.

— Нет, девочка моя, конечно, нет.

— Для мамы было важно сохранить преемственность — на нее так непохоже оставить все чужому человеку, который никогда этого не оценит.

— Вся эта история на нее непохожа, — заключил мистер Уилкокс. — Если бы мисс Шлегель была бедной, если бы ей нужен был дом, тогда я мог бы отчасти понять. Но у мисс Шлегель есть собственный дом. Зачем ей еще один? Ей нечего делать с Говардс-Эндом.

— А вот это покажет время, — пробормотал Чарльз.

— То есть? — спросила сестра.

— Можно предположить, что ей все известно, — мама могла ей сказать. Два или три раза мисс Шлегель навещала ее в лечебнице. Вероятно, она ждет, что последует дальше.

— Какая ужасная женщина! — воскликнула Долли, которая успела взять себя в руки. — Может, она уже едет сюда, чтобы нас прогнать!

— Хорошо, если так! — сказал Чарльз зловеще. — Я с ней разобрался бы!

— И я разобрался бы, — повторил за ним отец в некотором раздражении. Чарльз был очень добр, когда взял на себя хлопоты по похоронам и когда приходил к нему наверх и просил съесть завтрак, но мальчик вырос слишком властным и слишком быстро примерил на себя роль главы семейства. — Я разобрался бы с ней, если бы она приехала. Но она не приедет. Вы все слишком плохо думаете о мисс Шлегель.

— Но та история с Полом была все же довольно скандальной.

— Не хочу больше слышать об истории с Полом, Чарльз, как я уже тебе говорил. Кроме того, она не имеет к случившемуся никакого отношения. Маргарет Шлегель была навязчивой и утомительной в эту ужасную неделю, и всем нам было тяжело с ней, но, клянусь, она честный человек. Она не сговаривалась с хозяйкой лечебницы. Я в этом абсолютно уверен. Не сговаривалась она и с врачом. В этом я также убежден. Она ничего от нас не скрывала, поскольку до сегодняшнего дня она, как и мы, не имела об этом деле ни малейшего представления. Она вместе с нами попала в эту историю невольно… — Он на минуту остановился. — Видишь ли, Чарльз, твоя матушка, страдая от ужасной боли, всех нас поставила в ложное положение. Пол не уехал бы из Англии, ты не отправился бы в Италию, а я с Иви — в Йоркшир, если б только мы знали. Так вот, и положение мисс Шлегель было столь же ложным. Принимая все это во внимание, она не так уж плохо справилась с ситуацией.

— Но хризантемы… — сказала Иви.