Стеклянное лицо - Фрэнсис Хардинг

Чем больше Неверфелл узнавала о пирах, тем более опасными они ей казались. Зачем люди посещают их, рискуя жизнью? Но, попробовав глазированного павлина, Неверфелл поняла, что на то есть по меньшей мере одна веская причина. Прожевав первый кусок, она обратилась к Зуэль с новым вопросом:

– А это кто такие?

На маленьком острове чуть в стороне от большого расположилась отдельная группа пирующих. Ни нарядами, ни шумным поведением они не походили на прочих гостей. Даже на вкус Неверфелл они были одеты весьма странно. Головы некоторых прикрывали каски с фонариками – с такими ходят в глубокие темные пещеры, где редко растут светильники-ловушки. Двое из этого странного сборища сдвинули приборы, чтобы освободить на столе место для какой-то металлической штуковины, покрытой стрекочущими дисками. К огромному огорчению Неверфелл, она сидела слишком далеко, чтобы разобрать, для чего служило это невероятное устройство. Но судя по тому, с каким остервенением по нему стучали молотками, оно отказывалось работать так, как нужно.

– Почему они не соблюдают этикет? – изумилась Неверфелл.

– О, для них существуют другие правила, – ответила Зуэль. – Это Картографы.

– На вид они немного… того, – прошептала Неверфелл.

– Ты ошибаешься, – поправила ее Зуэль. – Они совершенно сумасшедшие. Как и все прочие Картографы.

– Но почему?

– Дядя говорит, что легко рисовать карты, когда имеешь дело с чем-то лежащим на плоскости. Проблема в том, что Каверна не лежит на плоскости. Она поднимается и опускается, скатывается вбок и скручивается в спираль, сжимается и расширяется в огромные пещеры, а потом и вовсе замыкается в себе. Представь себе сморщенную сердцевину грецкого ореха и попытайся перенести на плоскость.

Неверфелл честно попыталась. От усердия глаза у нее сошлись на переносице.

– А теперь, – неумолимо продолжала Зуэль, – представь, что тебе нужно запечатлеть на плоскости ядро самого большого и самого сморщенного в мире грецкого ореха – Каверну. Картографам для этого приходится выкручивать мозги – и обратно они потом уже не встают. Самые опытные, то есть самые сумасшедшие из них, половину времени исследуют пещеры, а половину воображают себя летучими мышами. Некоторые еще не до конца лишились рассудка, и с ними можно пообщаться, но я бы тебе не советовала.

– Почему?

– Потому что, поговорив с ними, ты со временем начнешь их понимать – и перестанешь понимать всех остальных. А там не успеешь оглянуться, как сбежишь из дома, забредешь в какую-нибудь пещеру и примешься пищать, как летучая мышь.

– Но если Картографы – опасные безумцы, что они здесь делают? – Каждый ответ Зуэль вызывал у Неверфелл только новые вопросы.

– Потому что великий дворецкий приглашает на свои пиры всех важных персон, – терпеливо проговорила Зуэль. – А Картографы крайне важны для Каверны. Только они могут сказать, где безопасно прокладывать туннели и куда они приведут, только они могут предупредить об угрозе обрушения. А теперь выпрямись, Неверфелл, люди смотрят.

Серебряная улыбка Зуэль заострилась, а Неверфелл наконец заметила странные блики за другими столами. Нервно вздрогнув, она поняла, что бликуют устремленные в ее сторону театральные бинокли и лорнеты. Кажется, гости действительно сочли ее достойной внимания.

– Соберись, сейчас подадут следующее блюдо! – предупредила ее Зуэль. – На этот раз – настоящий деликатес. Не забудь съесть печенье вон из той вазочки, чтобы избавиться от послевкусия.

Белое печенье в виде мотыльков по вкусу напоминало пыль. Неверфелл от него жутко захотелось чихнуть, и удержалась она, только крепко зажав нос салфеткой. Но Зуэль не обманула – язык Неверфелл позабыл и о павлине, и об ананасах, и об апельсиновом бренди.

Настоящим деликатесом оказалось золотистое желе в виде небольшого замка с башенками. Внутри желе Неверфелл разглядела изящных птичек с длинными тонкими клювами и переливающимся, как драгоценные камни, оперением. Она наклонилась, чтобы рассмотреть их получше, и вдруг одна из птичек шевельнулась, заставив желе задрожать.

– Зуэль! – в ужасе ахнула Неверфелл. – Она живая!

Но теперь сотрясались все башенки золотистого замка, так как все больше и больше птичек пытались расправить крылья.

– Они все живые! Мы должны освободить их!

Неверфелл рванулась вперед, но Зуэль твердой рукой усадила ее на место.

– Тихо! Обещаю, они сейчас выберутся сами. Если ты начнешь их откапывать, они проснутся слишком рано и задохнутся. Подожди, и увидишь: с ними все будет хорошо.

Неверфелл поняла, что ей только и остается сидеть смирно и воображать, как это, должно быть, ужасно, когда твои глаза, уши и клюв забиты желе, а крылья отказываются повиноваться. Замок меж тем вдруг обмяк и начал оплывать; движения крошечных крыльев становились все увереннее, и вот птицы, блестя золотыми клювами, одна за другой вырвались на свободу, оставив после себя дыры с рваными краями.

Неверфелл проводила их взглядом.

– Надеюсь, они выберутся отсюда, – прошептала она. – И светильники-ловушки их не съедят.

На тарелку Неверфелл положили маленькую ложку желе. Она несмело погрузила язык в золотистую массу, которая тут же заструилась невесомой вязью серебряных и синих нот, слившихся в мелодию столь громкую и живую, что Неверфелл стала озираться в поисках оркестра. Музыка мгновенно запала ей в душу; Неверфелл показалось, что она слышит в ней песнь об утрате, смятении и покинутых небесах.

Чилдерсины тем временем оживленно обсуждали желе.

– Изумительно, и как только им удалось не повредить птиц…

– Их пришлось погрузить в желе на год и один день, чтобы оно впитало песню, и еще год потребовался, чтобы сложить из звуков настоящую музыку…

По стенам пещеры метались нечеткие тени птиц. Они махали крыльями так часто, что в воздухе слышалось негромкое жужжание. При этом птицы не чирикали, не щебетали и не перебрасывались звонкими трелями. Ложка в руке Неверфелл задрожала, но тут ее внимание привлек богато одетый седоволосый мужчина за соседним столом. Посреди разговора он вдруг странно задергал головой и открыл рот, словно хотел кого-то окликнуть. Но вместо этого качнулся назад, а потом начал заваливаться вперед, целясь лицом прямо в свою порцию драгоценного желе. И только вмешательство соседей по столу уберегло настоящий деликатес от соприкосновения с его бородой. Они схватили мужчину за плечи и усадили ровно.

Все это выглядело настолько комично, что Неверфелл не удержалась от сдавленного смешка. К счастью, его заглушил чуть более громкий смешок Максима Чилдерсина, который тоже с интересом наблюдал за происходящим.

– Что ж, очаровательно. Отлично сработано. Я подозревал, что нечто подобное случится.

Все те же соседи по столу помогли мужчине подняться, закинули его руки себе на плечи и поволокли к гондоле. Голова седоволосого безвольно свисала на грудь, а ноги волочились по песку, оставляя за собой две неровные борозды. Смех, клокотавший в груди Неверфелл, мгновенно стих.