Четыре мертвые королевы - Астрид Шольте

– Нам отведено не так много времени, чтобы познакомиться с миром. А он такой большой. – Он закрыл глаза. – Многие места я не увижу никогда.

Так вот чем он занимался в своей полупустой квартире: смотрел чужие воспоминания, чтобы познать вкус жизни, которой у него никогда не будет. Мне стало жалко его и очень грустно.

– Когда закончим, я сама кое-что для тебя запишу.

– Серьезно? – оживился он.

– Конечно.

У меня было полно счастливых воспоминаний из детства. Пусть хоть кто-то порадуется.

– Спасибо! – сказал он так, будто я пообещала осыпать его золотом.

– За дело, пока я не передумала.

Все эти разговоры о воспоминаниях вызвали в моей памяти кровавые сцены, которые я весь вечер пыталась задвинуть подальше.

Варин достал две пары круглых подушечек. Одну поставил передо мной, а вторую – перед собой. Машина тихо загудела, готовая к работе. Как торианке, мне сразу захотелось узнать, как она устроена. И само собой, сколько за нее можно выручить на аукционе. Варин откинул со лба прядь волос и приложил подушечки к вискам.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Я буду следить за записью, – пояснил он. – Чтобы ты меня не обманула.

Что ж, ему же хуже.

Он присел на корточки возле моего стула и, сосредоточенно покусывая губы, прикрепил вторую пару подушечек к моим вискам. По моему телу пробежал ток, и машина тут, похоже, была ни при чем. Я поймала на себе его взгляд, и у меня перехватило дыхание. Эти странные, прекрасные бледные глаза. Я посмотрела на его губы, а он – на мои. В его глазах что-то промелькнуло. Что-то похожее на вожделение.

Он поспешно выпрямился, и чары рассеялись.

– Сейчас я начну запись, – сказал он хрипловатым голосом.

– Отлично, я этого и жду, – промямлила я, краснея.

Он кивнул.

– Вспомни первое, что ты увидела, когда приняла чипы, а все остальное за тебя сделает устройство.

Вспоминать не хотелось. Зверское было зрелище. Кровавое. Невероятное.

– Готова? – спросил он.

Нет. Но деваться было некуда. По словам Варина, от этого заказа зависела его жизнь, и хотя в ней не было места чувствам, отнимать ее я была не вправе. Ему нужны были воспоминания, а мне – убежище.

– Да, – ответила я и зажмурилась.

В душе Коры бушевал ураган. Ее бросало то в жар, то в холод. Все болело. Голова… тело… сердце…

Ей хотелось забыться, заглушить эту боль. Она вообще не должна была ничего чувствовать. И все же чувствовала. Так остро, что, казалось, вот-вот сойдет с ума. «Я эонийка, – твердила она себе. – Холодная, рассудительная, собранная». Но инспектор намеревался допросить всех обитателей дворца, и рано или поздно правда выплывет наружу.

Кора была эонийкой только по происхождению.

В отличие от других королев, она не провела детство в своем квадранте. Она выросла во дворце, потому что ее родная мать, предыдущая королева Эонии, не захотела с ней расставаться.

Эонийцы вовсе не такие черствые, как принято считать. Да, их с малых лет учат контролировать эмоции и подавлять желания, однако чувства им не чужды. Особенно самое сильное чувство. Любовь.

По словам матери, малышка Кора была само совершенство: темная шелковистая кожа, черный пушок на голове и теплые-теплые карие глаза. Ее невозможно было не любить.

Мать отдала ее кормилице, у которой недавно родился мертвый младенец. Кормилица согласилась растить девочку, как родную дочь, и прятать от чужих глаз, пока не настанет ее очередь взойти на престол. Обман удался. Все во дворце решили, что Кору отослали в приемную семью, как того и требовал закон.

Мать хотела стать для Коры примером. Она хотела, чтобы дочь наблюдала, как она правит народом, а потом пошла по ее стопам.

Кора с раннего детства знала, что ее мать – эонийская королева. Мать тайком навещала ее несколько раз в год, потому что более частые встречи могли все выдать, но день рождения дочери не пропускала никогда. Чтобы в Эонии всегда царил мир, нужно держать чувства в узде, объясняла мать, но важно и другое: наблюдать, как живут соседи, и учиться у них. Не все, что идет от сердца, плохо.

Каждое свидание мать заканчивала словами: «Будь терпелива, дитя. Не поддавайся тревогам. Думай о других. Жди своего часа. Твое время еще придет. Правь твердой рукой и со спокойным сердцем».

Это наставление стало для Коры мантрой и всегда помогало в трудную минуту. Каждый раз, когда Коре хотелось вырваться за пределы дворца, за пределы покоев, которые она делила с кормилицей, в ушах раздавался голос матери.

Кора все детство провела в двух комнатах. Играла в игрушки, которых никто не хватится, читала старые цифровые свитки. Жадно поглощала коммуникационные чипы, исследуя все уголки родного квадранта. Вдыхала морозный эонийский воздух, обводила взглядом серебристые небоскребы, глотала чистые капли дождя, падающие с неба.

После встречи с инспектором она снова услышала голос матери.

«Будь терпелива, дитя. Не поддавайся тревогам. Думай о других. Это твой час. Твое время пришло. Правь твердой рукой и со спокойным сердцем».

Но воображение рисовало ужасные картины: бездыханное тело Айрис, забрызганные кровью цветы, которые она так любила, откатившаяся в сторону корона. Она не видела всего этого собственными глазами, но столько раз об этом слышала, что жуткие подробности накрепко засели в голове.

Вернувшись к себе, Кора велела советнику оставить ее. Ей нужно было время погоревать. Но чтобы смириться с тем, что Айрис больше нет, не хватит и сотни веков.

«Будь терпелива, дитя. Не поддавайся тревогам».

Нет, у нее не получится. Только не теперь.

Здесь никто не увидит ее слез. Никто не обвинит ее в том, что она ведет себя не по-эонийски. В том, что она горячая, эмоциональная, страстная.

Страстная…

Кору затрясло. Она уже никогда не дотронется до бледной кожи Айрис, не коснется ее мягкой щеки. Никогда не прильнет к ее розовым губкам своими пухлыми губами. У них уже никогда не будет одного дыхания на двоих. Она уже никогда не увидит, как при виде ее Айрис преображается и от ее всегдашней суровости не остается и следа. А милые улыбки Айрис, предназначенные ей одной…

Всего этого больше нет. Айрис больше нет. И ее уже не вернуть.

Кора бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку, чтобы не чувствовать, как по щекам катятся слезы. Слезы, которые она не должна проливать по другому человеку. Тем более по архейке.