Селфи с судьбой - Татьяна Устинова

«Задушил Матвей» быстро дописал профессор Субботин, поставил жирный вопросительный знак и обвёл его в кружок.

– Я должен подумать, – заявил он и стал перечитывать написанное.

– Да что тут думать, всё ясно! Матвей здесь живёт, ты сам сказал. У него тут лежбище! Он подстерёг Лилию Петровну в магазине и укокошил!..

– Почему все говорят разное? – сам у себя спросил Илья и вновь посмотрел в окно. – Зоя Семёновна говорит, что убил её бывший муж, то есть Петрович. Клавдия вроде бы с ней согласна. Бабка из «Торговли Гороховых» и старик из электрички утверждали, что Петрович убить не способен. Таксист видел кого-то на лавочке возле Зоиного магазина как раз перед убийством. Клавдия толком не помнит, но, кажется, никого не видела. Тот же таксист видел Петровича на пристани, а оттуда подниматься тяжело и долго. И нет мотива. Ограбление? Петрович ничего у неё не взял, по крайней мере, так говорят. Только какую-то косынку. Зачем ему косынка? Зачем он убил? В приступе белой горячки?

– Все всегда врут, – объявила Ангел. – Я точно знаю.

– Артобалевский, если это на самом деле он, зачем-то приехал в Сокольничье. Вчера утром. Он покатался здесь, загнал меня в лужу и до вечера куда-то укатил. Куда он мог деться? Где-то с кем-то встречался? Где и с кем? Здесь ничего нет, кроме Дома творчества, церквей и музеев! В музеи и церкви он не ходил, мы нигде ни разу не видели его машину. А она заметная.

– Не то слово, – поддакнула Ангел.

Илья опять принялся писать, она следила за его рукой, как вдруг на неё напали тоска и отчаяние.

…Зачем, зачем!.. Он всё повторяет это своё «зачем»! Вот зачем она с ним сидит и смотрит за его рукой?.. Зачем она вчера к нему привязалась? Понятно ведь, не затем, чтоб узнать, кто виноват в смерти той старухи!.. Опять получается враньё, ужасное, подлое, а она дала себе слово больше никогда не врать!.. Просто он её почему-то… задел, удивил. Она разозлилась и вот – привязалась. Такой странный парень и тоже всё время врёт. Врёт, что профессор, врёт, что его кто-то нанял! Только что соврал, что не знает Артобалевского, которого все знают, вся страна. Понятно, что он из органов, жандарм, презираемый тип. Они все там продажные и узколобые, наживаются на людских несчастьях. Их бы, если по-хорошему, по правде, всех разогнать, отдать в общественные работы, пусть улицы метут вместо дворников из приезжих, которых они угнетают, не считаясь с их человеческим достоинством! Приезжие свободные люди, даже хуже – они гости! А их гоняют, пугают, бьют, высылают – такие, как этот парень! Вот и получается, что она ничем не лучше остальных – сама продолжает врать и, хуже того, делает вид, что ему верит. Но ведь в такую галиматью невозможно поверить, а она делает вид!.. А почему?.. Потому что он ей… нравится, что ли? Фу, какое гадкое, пошлое слово – нравится! Конечно, нет! Конечно, он ей не нравится!

Она сбоку посмотрела на него и раздула ноздри от негодования.

…Худощавый, длинный. Сегодня не брился, щетина пролезла. Глаза внимательные, настороженные, что ли. Говорит, как лекцию читает!.. На неё не обращает внимания – ну, бегает за ним собачонка, и бегает, шут с ней. Ест ножом и вилкой, красиво. Пишет вон – ничего не поймёшь, быстро, мелко и как-то на редкость коряво. Шнурок ей завязал. У неё шнурок развязался, а он присел и завязал, как будто так и надо! Она чуть не расплакалась, так это было трогательно и приятно.

Самое ужасное, что ей всегда нравились именно такие парни – независимые, как будто холодноватые, занятые своими делами, не озабоченные внешним видом – стал бы озабоченный ходить весь день в самопальных сапогах, купленных у старухи!..

…Самое ужасное, что именно такие парни никогда не обращали на неё внимания. Никогда!.. Таким, как правило, нравятся расписные матрёшки – чтоб кудри белокурые, губы надутые, глаза накрашенные и груди надувные. Они от матрёшек сходят с ума и впадают в экстаз. А она раз и навсегда дала себе слово – не врать, не притворяться, никому не доверять, не попадаться! С неё довольно.

…Самое ужасное, что она дала себе такое слово, и – бегает за ним, слушает его бред, смотрит, как он пишет! И ей нравятся его длинные ноги в джинсах, его щетина, его запах, даже как он карандаш держит!..

Вдруг раздался какой-то звук, совершенно чужеродный и лишний в аквариумной тишине чайной, Ангел сильно вздрогнула и отодвинулась от Ильи. Оказывается, всё это время она почти дышала ему в шею!.. Не отрываясь от блокнота, он полез в карман, достал телефон, взглянул на экран, нажал кнопку и прижал аппарат плечом.

– Да, Галь, привет. Нет, всё нормально. Ты знаешь, раз я не звоню, значит, всё в порядке. Как у вас?..

Ангел поднялась и отошла. Женщина у него в трубке говорила довольно громко, и она не хотела слушать.

– Я пока не знаю. Ну, вскоре, вскоре. Что он делает?.. А ты что?..

…Он? Значит, есть не только матрёшка, но и ребёнок. А может, и не один! А ты что нафантазировала, дура? Вот дура!..

– Короче, Галечка, вы сами разбирайтесь. Я позвоню, и ты мне звони.

Илья положил телефон на стол, дописал и огляделся.

– Я тебя потерял, – сказал он Ангелу. И продолжал как ни в чём не бывало: – Самое скверное, что у меня нет никакого плана. То есть он был, но сейчас уже нет.

– А что, вас в ваших ментовских школах ничему не учат?.. Или ты учёбу пропил-прогулял? И вообще!.. Зачем тебе это? Посадили же какого-то терпилу, пусть сидит. Или ты решил, что я поверила во все эти сказки?!

– Какие сказки? – уточнил Илья Сергеевич.

– Ну, что ты ищешь, кто на самом деле виноват!

– Я никого не ищу. Я устанавливаю истину.

– Ври больше! – выкрикнула она. – Нашёл идиотку!.. Можно подумать!.. Бутылки он искал в комнате у Матвея! Как будто из бутылок можно выводы делать!.. Езжай домой, мальчик, тебя Галя заждалась!..

– Галя привыкла меня ждать, – проинформировал Илья. – Я не понял, что с тобой?

– Со мной?! Ничего, всё в порядке! Но я ненавижу, ненавижу, когда люди врут!..

– Тогда сама не ври, – попросил Илья и поднялся, засовывая в карман блокнот. – Росписи с рук смой. Краска слезает и мажется. У меня вчера все пальцы были синие. Нет у тебя никаких татуировок.

Ангел отступала на шаг и упёрлась спиной в буфетную стойку. Из задней двери выглянула девушка в колпачке и опять скрылась.

– Бирки магазинные с одежды оторви. Ты когда перешла в неформалы? Неделю назад? Или меньше?

– Дней десять, – выговорила она. Её светлые, почти белые глаза, густо подведённые чёрным, шарили по его физиономии.

– И вот это тоже спрячь, – пальцем он ткнул куда-то в область её рельефного бюста, и она прижала к груди ладони, защищаясь. – Это голубой топаз и бриллианты. Я видел такую штуку в «Картье». Она стоит миллион. Или два.

– Что ты делал в «Картье»?

Он улыбнулся – забавная девчонка.

– Я пил кофе в Пассаже. Рядом с витриной. Ты что, поссорилась с папой и решила стать готтом? Заплела косы, нарисовала на руках драконов, придумала себе кличку и купила кожаную куртку?