Grace. Автобиография - Майкл Д. Робертс

Перед самым отъездом домой Паркс, который оставался, чтобы дождаться проявки последней пленки, подошел ко мне и пробормотал:

– Грейс, меня очень беспокоит судьба фотографий, потому что, когда я назвал им тип пленки, которой пользуюсь, выяснилось, что они о такой даже не слышали. Ты не припрячешь у себя по одной копии каждой, на всякий случай?

– Нет, – ответила я, – извини, не могу. Я очень люблю Vogue, но не уверена, что хочу провести остаток дней в качестве политзаключенной в местной тюрьме.

– Я могу взять, – предложила Джерри. – Меня никто не станет обыскивать. Я положу их в свою косметичку.

– Сама будешь отвечать, – сурово сказала я.

В аэропорту таможенники вполне предсказуемо принялись проверять каждую сумку, выворачивая их чуть ли не наизнанку. У меня зародились подозрения, и я спросила молодого офицера, в чем дело.

– У нас есть информация, что вы везете непроявленные пленки и антироссийские пропагандистские материалы, – ответил он на ломаном английском. Я попыталась объяснить, что мы гости совета по туризму, но таможенники невозмутимо продолжали обыск.

Новый бойфренд Джерри, Брайан Ферри, подарил ей несколько своих записей, которые она слушала всю дорогу на портативном магнитофоне. Их конфисковали и отправили на замедленное прослушивание, проверяя, нет ли на них секретных сообщений. Можно было не сомневаться, что рано или поздно офицеры обнаружат пленки, спрятанные в косметичке Джерри.

Выручил нас их слабый английский. Очевидно, я выглядела убедительно, когда заявила, что стикер «Exposed» на кассетах означает «Проявлено». На самом деле так помечались у нас пленки отснятые, но еще не проявленные.

Пока наш багаж досматривали «с пристрастием», посадка на рейс закончилась. Трап убрали, и самолет вот-вот должен был начать движение к взлетной полосе… Но все же мы на него успели! И контрабанду свою пронесли.

Когда Паркс вернулся в Англию, он привез с собой остальные пленки, и все они были должным образом проявлены. Кстати, даже лучше, чем те, которые мы с такими нервами переправили в Лондон.

Мы с Вилли расписались в загсе Челси в ноябре 1976 года. Я была в черном жакете, темно-синей шелковой блузке с бантом и «крестьянской» юбке пурпурного цвета с принтом – все из Yves Saint Laurent Rive Gauche. Вилли тоже был в костюме от Saint Laurent. Свидетелями выступили мать Вилли, леди Джин, его сестра Кэролайн и муж сестры, рок-звезда Роджер Уотерс из Pink Floyd. Мои ассистентки Ди Джеймс (бывшая) и Антония Керван-Тейлор (нынешняя) занимались подготовкой свадебного стола в нашем доме на Гантер-Гроув, и все девчонки из Vogue во главе с Беа Миллер и застенчивым арт-директором, китайцем Барни Ваном, приехали на торжество. (У меня всегда было два требования к своим ассистенткам. Они должны были хорошо выглядеть и уметь готовить, поскольку организации питания на фотосессиях Vogue тогда просто не существовало.)

Тем же вечером мы с Вилли сели в машину – тот самый «Ленд Ровер», который недавно использовали на съемках в Шотландии – и помчались в Париж фотографировать коллекции. Мы заранее договорились совместить медовый месяц с коротким гастрономическим туром во Францию, предусмотрев две короткие остановки в пути. Но одна остановка получилась незапланированной – мы задержались в Брайтоне в первую брачную ночь, так как опоздали на последний паром, отходивший во Францию. Мы прибыли в «Гранд Отель», осыпанные конфетти. В те времена он являл собой жалкое зрелище – особенно обеденный зал, освещенный единственной тусклой люстрой. Помнится, я даже заметила пробегавшую по полу мышь.

Вскоре после свадьбы я снова поехала в Париж, на этот раз с Барни Ваном. Мы должны были снимать коллекции в Studio Pinup на улице Дагерр с швейцарским фотографом Лотаром Шмидом, его статной подружкой Кэрри Нигрен и еще одной моделью по имени Марси Хант. Вся одежда была от Saint Laurent: в китайском стиле, роскошная, с обилием золотых нитей и щедро украшенная соболями. Обед в студию доставлял приятель Барни, Даве, который вскоре открыл собственный китайский ресторан на Правом берегу Парижа, ставший популярным заведением. У Даве была привычка приносить на вечеринки карты Таро и предсказывать будущее. Он успел погадать даже таким знаменитостям, как Ив Сен-Лоран и Грейс, княгиня Монако. Все ужаснулись, когда карты показали автокатастрофу. Спустя несколько лет она действительно унесла жизнь княгини, и Даве перестала заниматься предсказаниями. Но в те дни было в порядке вещей, когда он приходил к нам с колодой и раскладывал карты для всех присутствующих.

– Я вижу чемодан. Кто-то уезжает, – сказал он, когда подошла моя очередь. Что ж, подумала я, ничего сверхъестественного, ведь я действительно собиралась после съемок в Лондон.

Вернувшись на следующий день в Фулем, я открыла дверь своим ключом. Вилли сидел на диване в гостиной, рядом стоял чемодан.

– Мне нужно какое-то время побыть одному, – сказал он. После чего ушел от меня. Сказать, что я была в шоке, – ничего не сказать.

Позже я узнала, что он уехал отдыхать с моей подругой-моделью, с которой, оказывается, уже давно крутил роман у меня за спиной. Так что его решение не было спонтанным. Но даже когда они оба вернулись, загорелые, я все равно ни о чем не догадывалась, пока мать Вилли не сказала мне, что ее сын встречается с девушкой по имени Ширли. Только тогда мозаика сложилась.

Мы развелись примерно через полгода после свадьбы. Я забрала кошек и переехала в новую квартиру неподалеку от дома, где жила раньше, у стадиона Челси. Самое печальное в этой ситуации было то, что мы с Вилли начали процедуру усыновления и вот-вот должны были забрать к себе моего племянника Тристана. Теперь мне предстояло действовать в одиночку – и, конечно, обстоятельства складывались не лучшим образом для меня и Тристана.

Как ни тяжело мне было, но я с головой окунулась в работу. Тристан вернулся в интернат, и я собралась в Нью-Йорк впервые после той судьбоносной поездки семилетней давности с Клайвом Эрроусмитом. Оказалось, британский Vogue имел очень хорошую репутацию за океаном, – что было для меня сюрпризом, поскольку я думала, что она заканчивается в порту Дувр. Был 1978 год. Я остановилась в отеле Algonquin, который с тех пор стал моим постоянным пристанищем, и приготовилась завоевывать Манхэттен – в сопровождении одного арт-директора Vogue Барни Вана.

Нью-Йорк – «большое яблоко», как называют его американцы, – завораживал и волновал меня. Его энергия, ритм, размах – все так резко контрастировало с Лондоном. Коллекции американских дизайнеров были свежими и лаконичными. Мне нравился Перри Эллис, любимец молодежи. Зоран делал минималистские и умные вещи из кашемира фантастического качества. Красивый и обаятельный Оскар де ла Рента запомнился мне сексуальными черными кружевными платьями в испанском стиле. Ральф Лорен любую вещь превращал в вестерн. Но именно Кельвин Кляйн совершил переворот в моих представлениях о моде. Я узнала, что простое и неброское не обязательно значит скучное; оно может быть минималистским и стильным. А еще удобным! В этой одежде можно двигаться.