Платформа - Роджер Леви

– И сколько раз ты ступал за край, Бейл?

Он хитро посмотрел на меня:

– О каком крае мы говорим?

– Обо всех, Бейл, – рассмеялась я. – Ты ведь прыгаешь с любого края, который тебе попадается?

– Я об этом не думал. – Он помолчал, потом сказал: – А как насчет тебя, Пуст?

– Перестань, Бейл. Насчет меня? А ты как думаешь? По-твоему, я бы прыгнула?

– Нет. – Он выглядел серьезным. – Ты стала бы той самой.

– Той самой? – я снова попыталась засмеяться, но не смогла. – Ты о чем?

– Ты стала бы той, кто подойдет к краю и задержится на нем. Той, кто остановится, посмотрит вниз и оглянется. А потом пройдет вдоль края в обе стороны. Ты хочешь увидеть все. Вот кто ты такая. Рассказчица историй.

Я чувствовала себя более обнаженной и открытой, чем раньше, когда он был во мне, и каким-то образом почувствовала Бейла даже глубже внутри себя, когда он добавил:

– Но навечно на краю не останешься.

Я хотела отвернуться, но он обхватил мое лицо руками, повернул к себе и сказал:

– Давай я отведу тебя туда, когда будет время. Покажу тебе, что кроется за этими словами. Не скорость тьмы, конечно. Мы даже близко к краю не подойдем. Но я покажу тебе Поток.

– Мне бы этого очень хотелось, Бейл.

И я подобралась еще ближе и поцеловала этого безбашенного, чудесного, безумного мужчину.

Вот. Она осталась верна сути истории, как оставалась всегда, поскольку лишь истории имели значение. Но все остальное… Секс был совсем не таким, и, честно говоря, спусковым крючком для рассказа о Потоке и скорости тьмы стало желание Бейла отвлечься от своей неудачи в постели. Но теперь, когда Рейзер вот так это записала, оно уже казалось ей достаточно правдивым.

Нет. Она обманывала себя.

Рейзер закрыла глаза и стала вспоминать. Разговор о скорости тьмы – вот он-то и был сексом, близостью, не только для Бейла, но и для нее тоже. Конечно, не один Бейл был виноват в том, что секса не получилось. Она точно так же не могла расслабиться. Не могла и не сможет. Для Бейла настоящим сексом была скорость тьмы, а для Рейзер – рассказ о ней… нет, рассказывание рассказа о ней.

И разве это так плохо? Она встречала людей и побезумнее. И секс у нее бывал похуже. И каждый раз Рейзер записывала воспоминания и двигалась дальше.

И теперь она тоже пойдет дальше, как бывало уже не раз. Может, расскажет историю второго мужчины из красного бара. Таллена. Так странно, что Синт не могла решить и предложила ей два рассказа, прежде чем выбрать один из них. А потом еще спросила о голосовании за Гэмлиэла – Рейзер до сих пор не могла вспомнить то имя. Мэдроу, Мэнлер? Тот кусок металла, взлетавший и падавший в ладонь, не шел у нее из головы. Монкрелл?

Рейзер взглянула на мониторию. Да, она пойдет дальше.

«ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО, УБИТЫ ДЕСЯТЬ ГРАЖДАН И ОДИН СОТРУДНИК ПАКСА».

Так почему она плачет?

КлючСоб 10: первые смерти

В глазах Лигата что-то изменилось, как будто сквозь него прошел электрический разряд, и впервые он стал двигаться быстро и решительно.

Если вы ищете в этом рассказе объяснение, то, полагаю, его сердце именно здесь. Быть может, в тот момент какая-то часть меня это даже понимала. Я смотрел, как умирали мои родители, и видел, как это на меня повлияет. Наблюдал, как мой рассудок анализирует опыт созерцания смерти родителей. И еще я наблюдал, как исследую этот феномен, а с более далекого расстояния наблюдал и за этим. Я рассматривал каждый этап самонаблюдения и анализа, словно разбирался в логическом каскаде.

При этом тело мое застыло. Я не мог дышать. Последующие события разворачивались словно серия стоп-снимков с размытыми, едва стыкующимися сценами. Я почувствовал странный озноб, когда Лигат скользнул за спину моего отца и медленно, но изящно провел рукой в воздухе круг, как будто нарисовал нимб у него над головой. Отец дернулся, застонал и умолк. На его шее возникла полоска крови, поначалу тонкая, но потом расширившаяся – как будто вода перелилась за край чашки. У него вывалился язык. Глаза выпучились – и остались выпученными.

В подобном пересказе смерть кажется драматичной, но в реальности она такой не была, потому что и звуков, и движений было очень мало. Чтобы воспринять трагедию во всей полноте, нам нужны крики и конвульсии.

Лигат отпустил отца. Подошел к моей маме и сделал то же самое: нимб, а потом набухающая красная линия. Проволока была тонкой и, по сути, невидимой; я сделал вывод о ее существовании благодаря кровавым полосам и расчету углов.

Вот оно. Сейчас эта сцена кажется мне разбитой голограммой, в каждом осколке – среди них есть большие и маленькие, но они бессчетны, и все зазубрены – скрывается целое, куски разлетелись не в пространстве, но во времени, так что краем глаза я вижу один из них везде, куда ни посмотрю, в любое мгновение жизни. И они проникли не только в будущее, но и в прошлое, в мои воспоминания.

Вот, вот основа моего существа – этот момент разрушения; и все, что случилось до него или после, никогда уже не было таким, каким могло бы стать. Это очень странно.

События продолжали разворачиваться, и вот теперь действительно начались крики и конвульсии. Стоявший у задней двери мужчина, который держал мать Пеллонхорка, перерезал ей горло ножом, когда она завопила; кровь алым занавесом укрыла ее тело, вопль перетек в плач, а потом утих, когда ее тело скорчилось на полу.

Гаррел и те двое, что стояли по бокам от него, тоже пришли в движение, но, когда Лигат – в здоровой руке у него был пистолет – прицелился в меня, от второй двери, той, что вела в главное помещение офиса, послышался резкий, пронзительный визг.

Там стоял Пеллонхорк, сжимая неверными руками каплевик, посылая через комнату неслышный поток капель. Гаррел и стоявшие рядом двое успели броситься на пол, чтобы увернуться от них, но того, что убил мать Пеллонхорка, зацепило, и он мертвым упал на ее тело. Пеллонхорк на мгновение опустил оружие и уставился на нее. Потом снова вскинул каплевик.

Лигат уже наводил на Пеллонхорка свой пистолет, но каплевик оказался быстрее, и иглы Лигата прошили только мониторию на стене; стекло со скрежетом обвалилось. Лигат рухнул на пол.

Гаррел со всей силы заехал локтем в подбородок человека слева; у того хрустнула челюсть, а наглазник слетел и, вращаясь и сверкая, пересек комнату. Мужчина упал, схватившись за лицо. У второго был нож, но каплевик Пеллонхорка отстрелил сжимавшую его руку.

– Наружу! – крикнул Гаррел, вытащил нас в соседнюю комнату и закрыл дверь. Одна линза у него треснула. Он сказал:

– Ждите там. Не двигайтесь. На этот раз слушайтесь меня. Поняли? Поняли? Дождитесь меня. Мне нужно понять, что делать дальше. Верьте мне. Я пытаюсь нас спасти. Хорошо?