Крымский оборотень - Александр Тамоников

– И что же, к ней сегодня никто не приходил? – спросил Волошко.

– А никто! – ответила старушка. – Да оно еще и рано. Они-то, которые… – бабуля опять запнулась, – приходят за полночь. Придут, постучат в дверь, она их и впускает. А потом, перед рассветом, выпускает. А я-то не сплю и вижу. Потому что бессонница у меня. Вот и замечаю…

– Что ж, – стал подводить итоги вечернего совещания Волошко. – Все нам ясно. Большое тебе спасибо, мать! Огромную помощь ты оказала Красной Армии! Только ты вот что… Никому ни слова, понятно тебе! И ты, дед, тоже молчи! Потому как – дело опасное и серьезное!

– А ты нас не учи! – обидевшись, шепотом проговорила старушка. – Молод еще нас учить! Без тебя понимаем! У нас два сына на фронте! И оба большие начальники. Еще побольше, чем ты!

– Начальники – это хорошо, – миролюбиво произнес Волошко. – Ну, так я пошел.

И он тотчас же растворился в темноте, будто его и не было.

– Вроде все в порядке, – доложил Волошко Ольхину, а заодно и всем остальным. – Дамочка дома. Одна, без гостей. Данные – точнее некуда, потому что источник информации – надежнее не бывает.

– Вперед! – скомандовал Ольхин, и вся группа направилась к дому, где проживала Любка, которая, возможно, была фашистской шпионкой Дуней.

Бойцы неслышно подошли к дому.

– Развалины там, – шепнул Волошко сержанту Ветрякову и его солдатам и указал рукой куда-то во тьму. – На ощупь, ребята, на ощупь… И – не спать. И помните – живой в нашем деле лучше, чем мертвый. Потому что с мертвого какой спрос?

Сержант и бойцы тотчас же растворились в темноте, а четверо смершевцев подступили к дому. Завьялов и Вашаломидзе остались у окон, а Ольхин и Волошко подошли к двери. Волошко постучал в дверь тремя короткими, отчетливыми стуками. Он, конечно, понятия не имел, как правильно надо стучать, и больше руководствовался интуицией и оперативным опытом. Опыт ему подсказывал, что обычно тайные ночные гости так и стучат – тремя короткими стуками. Меньше нельзя, потому что те, кто находится в доме, могут не услышать, и больше тоже нежелательно, потому что чем больше стуков, тем больше вероятность, что их также могут услышать, но уже кто-нибудь посторонний.

– Белый, это ты? – послышался из-за двери приглушенный женский голос.

– Я, я! – полушепотом ответил Волошко.

Он специально говорил полушепотом, в этом также таился особый смысл и расчет. По шепоту невозможно определить, кто именно говорит, все люди говорят шепотом одинаково, шепот скрадывает тембр, тон и прочие индивидуальные особенности голоса. Значит, женщина за дверью не сможет узнать, кто именно с ней разговаривает, и потому не исключено, что она беспрепятственно откроет дверь, даже не спросив пароля, если таковой имеется. Особенно если женщину полушепотом напугать.

– Открывай скорее! – все тем же полушепотом произнес Волошко из-за дверей. – Следят за мной! На хвосте висят! Схорониться надо!

Расчет оправдался. Женщина ничего больше не спросила и не сказала и открыла дверь. Волошко и Ольхин ворвались в дом. Длинные белые полосы фонарей заплясали по комнате. Похоже, в доме никого, кроме самой женщины, не было.

– Одна? – на всякий случай уточнил Ольхин. – Я спрашиваю – одна?

– Одна… – растерянно ответила женщина. – А…

– Цыть! – прикрикнул на нее Волошко. – Будешь отвечать на наши вопросы. И больше ничего! И тихим голосом. Попробуй только крикни! Понятно тебе?

– Да.

– А тогда сядь на эту лавку и замри! – Волошко посветил фонариком.

Женщина покорно опустилась на лавку. В дом вошли Вашаломидзе и Завьялов. Капитан запер дверь на крючок.

– Значит, так, Люба-Любовь, – сказал Ольхин, обращаясь к женщине. – Ведь тебя зовут Любой, не так ли?

– Да, – подтвердила женщина.

– А кличка у тебя какая? – спросил Ольхин.

– Какая кличка? – отозвалась женщина. – Я не понимаю…

– Э! – отозвался из темноты Вашаломидзе. – Зачем так говоришь? Все ты понимаешь! И мы о тебе все знаем, раз к тебе пришли!

– Кто вы? – спросила женщина.

– А что, по нам не видно? – сказал Ольхин. – Ведь видно же, правда? Даже в темноте.

На это женщина ничего не сказала, лишь тихо то ли охнула, то ли вздохнула.

– Когда ждешь гостей? – спросил Ольхин.

– Каких гостей? – ответила женщина. – Никаких гостей я не жду…

– Ты запомни одно, – назидательно сказал Ольхин женщине. – Если ты не станешь отвечать на наши вопросы, тебе же хуже. Мы – СМЕРШ. Сказать тебе, что это означает? Смерть шпионам, понятно тебе? Смерть шпионам! И без разницы, кто этот шпион – мужчина или женщина! Ну, так кто к тебе должен сегодня прийти? Скажешь – будешь жить. Не скажешь – сама понимаешь…

Конечно же, Ольхин, что называется, блефовал. Он не знал, действительно ли эта женщина немецкая шпионка или, может, он, Ольхин, вместе со всей своей группой пошел по неверному пути и сейчас мучает ни в чем не повинную женщину, которая действительно кого-то ожидает, но не фашистского диверсанта-связника, а приходящего ночного любовника. Но, с другой стороны, приходилось рисковать и идти напролом. Потому что если женщина и вправду шпионка, то тот, кто к ней должен ночью прийти, тоже каким-то образом связан с немцами. А прийти он может с минуты на минуту. Вон какая тьма за окном, да и время позднее. В такую-то пору диверсанты и прочая нечисть и разгуливают.

– Ну? – поторопил женщину Ольхин.

– Белый… – не сразу ответила женщина.

– Откуда? – спросил Ольхин.

– Оттуда…

– Понятно. Зачем? Я спрашиваю – зачем?

– Я должна рассказать ему… ну, то, что я разузнала…

– Что именно?

– О штабе…

– И что именно?

– Где он находится, как лучше к нему подобраться, сколько часовых его охраняет.

– И что же, разузнала?

– Нет.

– Почему?

– Мне страшно…

Услышав такие слова от женщины, Ольхин даже опешил. Он вдруг поймал себя на мысли, что ему эту женщину жаль. Да-да, жаль, несмотря на то, что она была вражеской шпионкой и, по сути, призналась в этом. Призналась, а все равно жаль – какой-то несвоевременной, невоенной, непонятной и необъяснимой жалостью. «Вот ведь дуреха! – подумал Ольхин о женщине. – Зачем она только ввязалась в эту пакость? Шпионка… Жила бы себе…» Но вслух, конечно, он ничего подобного не сказал, а спросил совсем другое:

– Когда должен прийти Белый?

– Не знаю, – ответила женщина. – Ночью… – Она помолчала и добавила: – Я думала, что вы – это он. Потому и открыла.

– Он будет один? – спросил Ольхин.

– Не знаю, – повторила женщина. – Может, один, может быть, с кем-то. По-разному бывает.