Огнеглотатели - Дэвид Алмонд

— Мне он во сне приснился, — говорит Джозеф. — Приснилось, что я сунул руку в огонь и ничего не чувствую, будто я — это он.

Склонил голову набок и мощно выдохнул — будто в горле у него бушевало пламя.

— Хочу у него поучиться, — говорит. — Быть строителем — это я в гробу видел! — Расхохотался. — Хочу быть огнеглотателем!

Мы притащили свою добычу к берегу, свалили в высокую кучу. Мы трудились, потели, ругались, смеялись, и я пытался ни о чем не думать, кроме того, что вот я с Джозефом Коннором, — как и бесконечное количество раз с тех пор, как я родился. Потом передохнули. Джозеф закурил, сидит морщится и ухмыляется от боли в спине. Я посмотрел в сторону дома — там никакого движения. Вздрогнул от страха за папу, и тут же нахлынули воспоминания обо всех этих ужасах в кабинете у Грейса. Не смог сдержаться, заплакал, и Джозеф обхватил меня рукой, и я рассказал ему про Тодда и Дэниела, про школу и про папу и привалился к нему, к Джозефу Коннору, которого знал с рождения, к лучшему своему другу, который всегда был мне как брат. Он сказал, что я правильно поступил, что папа поправится, но я ничего не мог поделать — слезы так и текли, а беспомощность и бессмысленность никуда не уходили.

— Я себя чувствую таким маленьким, — говорю. — А оно все такое большое, и мне ничего с ним не сделать, и…

— Что это ты несешь? — говорит. — Не пристало такое парню, который в одиночку сцепился с дьяволом из «Святого сердца».

Потянул меня, поставил на ноги.

— Выше нос, Бобби! — говорит. — Ты уж всяко можешь кричать, орать, топать ногами, и развести костер до самых небес, и вопить: «Нет, чтоб вас всех, нет, я не согласен!»

Зыркнул мне прямо в глаза, и лицо вспыхнуло красным под алым небом.

— Нет! — заорал, а я стиснул кулаки и ору с ним вместе:

— Нет! Нет! Нет, чтоб вас всех!

— То-то! — говорит. — Вот, хоть пошумел. Хоть заявил им всем: «Я — это я! Я — Бобби Бернс!» И если все кончится уж совсем паршиво, ты хотя бы сможешь сказать: «Я тут был, я существовал!»

Спинки закончили дневную работу и тронулись в нашу сторону — а мы всё топаем и орем. Темные, красивые силуэты всего семейства приближались к нам вдоль кромки надвигающегося прилива.

— Эй, эй! — проорал Йэк, подойдя ближе. — Это наш Башковитый орет, а с ним Драконья Спина, и вон экий у них костер! Во, держите! — проорал он, подойдя ближе, и швырнул в нашу кучу полное ведро мокрого морского угля. — Теперь у него в сердце будет адово пекло!

— Похоже, вы решили не дожидаться дня Гая Фокса, — говорит Лош. — Потому что не будет никакого дня Гая Фокса, чтоб им всем повылазило.

Джозеф расхохотался.

— Новости слышал? — говорит.

— Слыхал, — говорит Лош. — Все как одна паскудные.

— Да нет, я про серьезные новости. Нашего Бобби поперли из школы!

— Да ну! — говорит Йэк.

— Так я и поверил! — говорит Лош.

— Ты им сам скажи, Бобби, — говорит Джозеф.

Смотрят на меня во все глаза. У меня слова в горле застряли. Айлса села на свою приступочку поверх груды угля, посмотрела мне в глаза и сразу поняла: правда. Я ей кивнул: угу.

Лош врезал лопатой по колесу телеги.

— Вот что, — говорит, — залазь на телегу, мы доскачем до школы и разберемся с этими подлюками на месте. Грохнем кого надо. Бросим сверху вон в этот костер.

— Это новенький, — говорит Джозеф. — Его работа.

— Кому ж еще, — говорит Лош. Поднял лопату. — Эти козлы с юга. Двинули, пошли ему накостыляем.

— Охолоните, ребята, — сказал мистер Спинк. Стоит, обняв рукой Уилберфорса. — А родители твои знают, Бобби?

Я покачал головой.

— Они в больнице, — бормочу, а Айлса спрыгнула с телеги, подошла, обняла меня, и тут где-то далеко-далеко раздался рев, и мы все замерли и даже дышать не решались, пока он не стих.

— Они вернулись, Бобби, — сказал Джозеф.

Я обернулся и вижу: в окнах свет, а внутри движется темная фигура.

Медленно, молча бреду по песку. Входную дверь открыл, считай, без звука. Считай, и не дышу. В гостиной — никого. В камине трещат поленья. Слышу — ходят по кухне. Пахнет жареным беконом, чайник закипает. Тут мама запела:

По волнам по вольным,

По вольным, по вольным,

По волнам на лодке

Мой милый плывет…

А потом — снова, без слов, выше и нежнее. И как рассмеется.

— Ты что, не можешь подождать, пока я тебе положу?

Папа только причмокнул.

— Вкусно! — говорит.

Потом умолкли, а потом — еще тише:

— Вон ты какой большой и здоровый! — говорит. Хихикнула. — Иди-ка попробуй отыскать нашего Бобби. Скажи ему, что ужин на столе.

Папа вышел из кухни, встал в дверях.

— Вон он, явился не запылился, — говорит. — Черный прямо как асфальт. Ты чем это там занимался, парень?

Я моргнул. Говорить не могу. Он ухмыляется:

— Да еще и язык проглотил!

— Папа, — говорю.

— Ну, я за него.

— С тобой все хорошо? — говорю.

— Лучше некуда.

Тут она сзади к нему подошла. Отвела с лица волосы, улыбается мне.

— Но… — говорю.

— Что еще за «но»? — говорит.

— Но ты же кашлял, и все эти анализы, и…

— Они ничего не нашли.

— Ничего?

— А то я и без них не знал. Ничего. И я знал с самого начала.

— Но… Но…

Мама кивнула.

— Это правда, — говорит. — Совсем ничего.

— Вирус, небось, какой, — говорит папа. — Или залетный микроб, который теперь двинул дальше, ищет другое тело, где перекантоваться.

Она его обняла. Папа говорит:

— Так, ладно, иди-ка смой всю эту грязищу, пока я не съел и свой ужин, и твой.

Я — в ванну. Повытягивал занозы из ладоней и запястий. На коже остались капельки крови. Я умылся мягким белым мылом, отскреб всю грязь. По окну скользнул луч маяка — один раз, другой, третий. Я заглянул себе в пустые зрачки, черные как ночь. Попытался подумать, но никаких мыслей не было.

— Спасибо, — прошептал.

Он мне не ответил. Может, и некому отвечать. Может, просто ничего нет и так оно продолжается от начала времен. Снаружи, у берега, кто-то рассмеялся — может, Лош, а может, Йэк. Потом зазвенел Айлсин голос.

— Спасибо, — повторил я.

— Бобби! — Это папа. — Я за твою порцию принялся.