Песок под ногами - Татьяна Успенская

Сизо-белый огонь летел к верхушкам сосен. Высоко, в поднебесье, он расцветал рыжими и белыми всполохами. Только Олег умеет разжечь такой непобедимый кострище. И, озарённый им, перебирает струны гитары:

Ирина шевелит губами, повторяя слова. Она ярко-розовая от огня. И губы её непомерно большие, опухшие.

выстанывает Олег. Ирина придвигается к нему.

Кажется, я ухватила то, что прячется в нём: мне неловко, когда он поёт. Но теперь я новая, не прежняя, и я не скажу ему об этом. Затаюсь. Это его дело. Зачем вмешиваться в его жизнь?

Как бы проверяя себя, ещё раз, последний, смотрю на него и застываю: Олег глядит на меня насмешливо, взгляд во взгляд, не отрываясь. Губы поют, глаза опровергают. Опять я выдумываю? Но ведь ясно, Олег словно говорит: «Не плевать тебе! Глядишь на меня. Ищешь во мне что-то. Борешься со мной».

Я сразу не поняла, что произошло — гитара из рук Олега переплыла к Даше. Разве Даша умеет играть?

От неожиданности шагнула вперёд. Увидела сошедшиеся на мне взгляды ребят: освещённые огнём, очищенные огнём, голубые, серые, карие. Ничего не порвано. Я с ними соединена уже неподвластной разрушению любовью, их встревоженностью и моим упрямством отторжения от них. Они смотрят на меня, как на больную. Не обижаясь, ждут терпеливо, когда я вернусь к ним. Геннадий обхватил руками колени, спрятал в них голову — точно так же теперь сидит, как любит сидеть Фёдор. Может, мне показалось, что он лежал развалившись?

Даша поёт низким, вовсе незнакомым мне голосом:

Снова сажусь. Даша застала меня врасплох. Она смотрит на меня, чуть кося глазом. Сейчас мы с ней вдвоём — один на один.

В костре есть что-то мистическое.

Огонь сжирает сочные листья кустов, хвою, взметается вверх, потрескивает, греет вечером настывший воздух.

Ирина морщит лоб, и лицо у неё перекошено, точно зубы болят. Мне кажется, она сейчас думает о Юрии.

— Даша, ещё, — неуверенно просит она, вытянув тонкую шею.

Нет, Дашенька, хватит. Я не слушаю тебя больше. Я не хочу больше страдать из-за вас, болеть вашими болями. Чем вздумала меня взять? Романсом. Решили же — каждый сам по себе. Скоро — по домам. И я окончательно и бесповоротно освобожусь от вас. Это последняя поездка. Я не слушаю тебя больше, Даша.

— Я встретил вас… — выдохнул кто-то, не Даша.

Расходились тихо. Вопреки своему упрямству, я снова уносила в себе Дашу, незнакомую, а может быть, наоборот, именно ту, которую понимала все эти годы.

Ирина шла, опустив голову. Что Даша натворила, наплела? Этот день — её, Иринин, и звёзды на небе — её. А Даша пусть больше не поёт, не бередит.

Вдруг тишину разорвал крик. Фёдор осветил фонариком съежившуюся на земле фигуру: руками, ногами сжал Геннадий живот.

— Ты что? — в отчаянии крикнула я. — Ты что?

Кругом словно никого не было. Меня обступили деревья. Деревья эти дышали, как люди.

— Подумаешь, пошутил, — громко, словно никакой боли и не было, сказал Геннадий. — Он Окуджаву пошло пел.

Намокли в росе ноги. Сорвался одинокий звук с гитары и пал в тишину.

— Зачем ты всё испортил? — крикнула Ирина и побежала куда-то вбок, в лес. Кому крикнула? Олегу? Геннадию?

А мне в моём новом равнодушии всё кажется естественным — права Даша, обозначившая искусственность нашей игры. Живая жизнь лучше, правдивее, жёстче, и она вершится сейчас. Побеждает генетика. Каждый проявляет себя в своей сути. Почему тишину у огня я принимаю за любовь друг к другу?

Так же резко, как Генкин крик, прозвучал незнакомый голос:

— Ты и впрямь поёшь гнусно.

Фёдор поймал лучом и этот голос. Даша…

Шура почему-то плакала.

— Перестань, — сказала я. — Идите спать.

Спокойствие, которое я обрела после Костиного спасения и приезда его матери, рассыпалось. Даша кидала меня из стороны в сторону. И в ночи, пахнущей мхом и затоптанным костром, стало не по себе. Неожиданно Даша подошла и ткнулась мне в щёку головой, как бывало в седьмом, восьмом классах… А потом оторвалась и побежала за Ириной.

* * *

Прошло два дня, странные, тихие, когда мы с Дашей всё время сталкивались взглядами.

Я не сразу хватилась Даши, зная, как любит она одна гулять в лесу или кружить на лодке по озеру, Страха за неё не было: и лес она знает прекрасно, и плавает хорошо. А потом, Даша умела не волновать. Собираясь уйти, она как бы испрашивала взглядом разрешение. И, только когда я согласно кивала, исчезала. Являлась точно к ужину, заглядывала в глаза, в порядке ли всё, и опять исчезала после ужина — читать.

Сегодня она не ужинала с нами. Это впервые. Я сделала вид, что не заметила её отсутствия, а сама небрежно поглядывала на Шуру, пытаясь рассмотреть за её беспечностью напряжение.

Отсутствие Даши мешало мне радоваться тому, что происходило у нас. А происходило, вопреки нашему разъединению, многое: Фёдор отпечатал портреты ребят, Олег осилил, наконец, «Идиота», Ирина составила программу вечера, посвящённого Гарсиа Лорке.

В Шуре никакого напряжения не чувствовалось, она что-то рассказывала Глебу, и её худенькие плечики острыми углами приподнимались и опускались, До меня долетали непонятные слова: «дислокационная структура», «корреляционная функция». Глеб рассеянно тыкал вилкой в хлеб вместо тарелки, изредка кивал и щурился. Может быть, Шура спокойна потому, что слишком занята Глебом и просто-напросто не заметила исчезновения Даши?

— Что с вами? — прошептала Ирина.

Я улыбнулась:

— Всё в порядке.

После ужина я отправилась искать Дашу к озёрам. Все шесть наших лодок большими деревянными рыбами грустно уткнулись в песок носами, их тела чуть приподнимались и опускались на воде, словно дышали. Я пошла в лес. Серый скучный воздух вис на соснах. У Даши была любимая небольшая полянка, единственная, на которой росли молодые сосенки, но там Даши тоже не оказалось. Обратно я шла уже еле-еле.

Почти столкнулась с запыхавшейся Шуркой.

— Вот. — Шура протянула мне записку.

В сгустившихся сумерках с трудом прочитала: «Не волнуйтесь. Вернусь сегодня. Мне обязательно нужно повидать Костю», — писала Даша.

— Почему же ты сразу не отдала?