Друзская сага - Виталий Каплан

Только вчера, уложив ребёнка спать, она осознала, что странности в поведении мужа пугают её больше, чем ранее. Малыш лежал на боку неподвижно, с открытыми глазами и в ожидании сна глядел на мать. Щемящее чувство опасности внезапно ударило по нервам, как в шаманский бубен. Малыш беспокойно закрутился в своей кроватке. Теребил то подушку, то одеяло, ножки бились о деревянную раму. Пришлось взять его на руки и долго укачивать.

Иной виделась Ране семейная жизнь, когда выходила замуж за весёлого крепыша пограничника из правильной друзской семьи. Теперь сама не прочь стать мужчиной, чтобы жить без оглядки на чужие мнения — лишь потому, что ты «мужик». Другие цели, другие пьедесталы.

— Я голоден, Рана, кажется, готов заживо проглотить барана!

— Сперва в душ. Сколько раз просила… пришёл с работы — сразу мыться… И одежду в стирку…

— Женитьба — радость на месяц и печаль на всю жизнь, — проворчал муж, тем не менее послушно отправляясь в ванную.

Рана нахмурилась. В последнее время Абу Рабия действительно вёл себя странно. Обычно шебутной, глухой к серьёзному разговору, он вдруг, к месту или нет, стал изрекать мудрости, звучавшие в его устах то витиевато, то инородно. Заподозрить мужа в чтении умных книг — смешно, ведь Амер сроду не читал ничего, кроме новостей в «Маарив»[19], из «музеев» признавал лишь Хайфский зоопарк. Не то, чтобы ей это сильно претило, напротив, если раньше Абу Рабию не принимали всерьёз, то нынче его общества никто не чурался. Даже «укаль», посвящённые, пригласили в следующий четверг в Дом Собраний на открытый урок. Рана смешала булгур, помидоры, зелень петрушки, репчатый лук, добавила мелко порушенные листья мяты, выдавила половинку лимона и щедро сдобрила табуле оливковым маслом холодного отжима. Уходят традиции, в Хорфеше и, разве что, в Янух, продолжают давить масло камнями, в остальных деревнях используют горячий отжим. Масла на выходе больше, но из него уходит душа. Так и её мужчина. Одна его часть чистая, пусть и незамысловатая, но своя, привычная. Другая — чужеродная, словно в одном человеке соединились две сущности.

Абу Рабия, не подозревая о крамольных мыслях жены, нежился под струями душа. Улыбался, вспоминая, как сразил друга в самое сердце горячими новостями из деревни.

Вломившись в офис приятеля, Абу Рабия на ходу выпалил:

— Буза арестовали, — и плюхнулся в дорогущее эргономичное кресло.

Кресло обречённо всхлипнуло, просаживаясь под толстяком, но справилось с экстремальной нагрузкой. В этот кабинет не попадала продукция из Газы, сработанная на коленке. Амер цапнул со стола кофейную чашечку и, не ощущая ни вкуса, ни запаха, в глоток осушил. Минутой ранее кофе подали хозяину кабинета, и он едва ли успел насладиться ароматом элитного продукта стоимостью в тысячу долларов за килограмм.

Была у Амера пагубная привычка сметать со стола всё, до чего мог дотянуться. Он умудрялся метеором пронестись в помещении, лишая напитков сотрудников за столами. Неважно каких или чьих. В одном стакане могла быть кола, в другом сок, в третьем стылый чай. Как-то сослуживцы, раздосадованные беспринципностью Абу Рабии, решили его проучить. Смешали в чашке попавшиеся под руку остатки майонеза, оливкового масла, пепел от сигарет и недопитый кофе. Толстяк сделал глоток, икнул, посетовал на вкус напитка и заговорил о футболе.

В КПЗ Абу Рабия удостоился экзотического прозвища «Пенальти». Переживая за любимую команду «Маккаби Хайфа», он часто и невпопад выкрикивал «Пенальти!», понося на чём свет стоит «косоглазого судью и кривоногих футболистов».

Впрочем, сердиться на добряка было невозможно. Его радушно воспринимали все — сослуживцы, начальство и даже заключённые. Вероятно, по той же причине хозяин роскошного кабинета, глава представительной адвокатской канторы вздохнул вслед за креслом, встал из-за стола и, раскрыв объятия, поспешил к гостю. Лишь лёгкая тень скользнула по его лицу.

— Абу Рабия, дорогой, как рад тебя видеть. Чувствовал — сегодня появишься, дружище. Сердце видит раньше глаз. Ты голоден? Перекусишь с дороги? — искренне воскликнул он, обняв приятеля и похлопывая его по жирным бокам.

— Отличная идея, брат!

— За чем дело стало! Распоряжусь, и ты расскажешь, что тебя так взволновало…

Адвокат надавил кнопку.

— Как обычно? — спросила секретарша Самира, без слов угадывая желание босса, — надеюсь, наш милый друг не отдаст предпочтение фуа-гра.

— Умничка, — ответил тот и переключил внимание на гостя.

Секретарша отыскала номер телефона ближайшей забегаловки. Там по слухам на вертел нанизывали куски свинины вперемешку с кошатиной, и уж вовсе не парную телятину. Хозяин всё равно не притронется к нечистому продукту, позволив жирному друзу, ублюдку сионистов, навернуть обе порции.

Внешний облик Самиры позволял, как она считала, мечтать о заоблачной любви с хозяином. К тому же мировоззрение обоих во многом совпадало. Оба ненавидели евреев с их прихвостнями друзами. И заодно противное Аллаху государство Израиль, которое неверные гордо называли демократическим, но одновременно еврейским. Это само по себе свидетельствовало о расизме. Подобно хозяину она считала, что судьба араба в Израиле — быть виновным во всех грехах, всякий раз доказывая свою лояльность. Будто живёшь здесь из милости, но не по праву. Она свято верила, что мусульмане никогда не покинут эту землю. Не станут слёзно домогаться израильского гражданства. Нет, нет и нет! Самире казалось, что дискриминация к арабам вопиет к небесам! Что она кругом — на работе, на улице, в атмосфере. Достаточно проехаться по стране, чтобы с лёгкостью определить, какой город еврейский, какой арабский. Что уровень развития, инвестиций в инфраструктуру арабских поселений много ниже, чем еврейских. Как утверждал босс, и ему Самира верила без оговорок, девяносто процентов граждан Израиля, живущих за чертой бедности — арабы.

Босс приводил потрясающие доказательства. Во всём мире принято прижимать дискриминацию на государственном уровне, позволяя меньшинству пользоваться льготами при поступлении на работу и учёбу. В Израиле, не уставал повторять босс, ситуация обратная: арабское меньшинство вынуждено принимать попрёки, терпеть, но быть благодарным. Абу Кишек любил разглагольствовать: «Мы, израильские арабы, не собираемся говорить «спасибо» сионистам, нас унижающим. Мы, воины «Свободного ислама», сплотимся вокруг шейха Музаффара и победим в сражениях за будущее». У секретарши не было причин не верить ему.

Самира, будучи арабкой и мусульманкой, почти одинаково воспринимала людей, белые они, жёлтые или черные. Не испытывала ненависти даже к евреям или друзам, как отдельным личностям. Но она до зубовного скрежета ненавидела расистов, захватчиков, лжецов и убийц. Она родилась здесь. Не прилетела на самолёте, не приплыла на корабле. Приходили крестоносцы и ушли — арабы остались. Турки пришли и тоже ушли, арабы остались. Англичане пришли и ушли, арабы остались. Она не гость на своей земле. Здесь её похоронят, когда срок истечёт или… настанет. Самира много раз умоляла Махмуда позволить ей погибнуть за веру шахидкой. Но босс ценил её подле себя. Как раз это укрепляло надежды на общую с боссом будущность.