Скелет в шкафу - Галина Щербакова

– Интересно, хотя тем более непонятно. Все дальше расходится с официальной версией.

– Да нет… Лиля на самом деле дочь Красицкого. Это все еще до Ольги было. Красицкий купил этот дом, а я свой достраивал. Он привозил сюда молоденькую Таю. Ей было лет шестнадцать… Такая красавица, такая умница, а старику уже за пятьдесят. Я ей, молоденькой, говорю: «Дура, ты что, спятила?» А у нее в глазах – сияние. Я таких глаз сроду не видел, чтоб в них был солнечный коридор вовнутрь и чтоб тебя в него затягивало… В общем, она любила его как ненормальная. А потом кино это им закрыли, Тая на шестом месяце… Он ее стал гнать… Ну, не прямо так, а с подходом… Дескать, возвращайся домой… Спокойно рожай… А потом приедешь. А какое уж тут спокойно, если ее родители, когда узнали, что дочь беременная, сказали, чтоб и духу ее не было… Там не то какая-то особая религиозность, не то просто плохие люди… Не знаю… Вот она и уехала… Родила у каких-то деревенских родственников и снова сюда вернулась, с маленькой Лилькой. Девчоночка – прелесть, я с ней много возился… Я люблю маленьких. Но старик был уже свиреп. Заявил – не мой ребенок и быть моим не может, потому, мол, что по-мужски слаб. Надо сказать, в этом правда есть, но дитя заделать и дурак может, дело нехитрое… Сами понимаете… Особой силы не надо… Ну, выгнал он ее… Круто выгнал… Милицией стращал… Куда-то она делась, бедная Тайка… А скоро он привез сюда законную жену… Ольгу, значит… И мы с супругой моей – вы ведь ее знали? – очень Ольгу не взлюбили. За Таю… Обратное произошло потом, через время… Моя уехала к сестре, а Красицкий в экспедицию. Лето было дождливое, холодное… Вот я и ставил им печку. Тогда и началось у нас с Ольгой под первый огонек… Не было у меня в жизни другого счастья, кроме того лета. Я мужик смирный, но, когда вернулась моя благоверная, то я всерьез думал, в какой колодец мне ее сбросить? Или под какой откос. Все стало сложнее… Мы с Ольгой оба выходили из дома и шли в разные стороны, а встречались в этом чертовом перелеске. Я там соорудил что-то типа блиндажа… Ветками закидал… Вот на лапнике и завязалась наша Светка. Если б Красицкий не заявился на побывку, трудно было бы девчонку объяснить. Я даже этого хотел, чтоб объяснить нельзя. Ольга, конечно же, не хотела. Она была женщиной из другого общества. И хоть все эти самые дела происходили так, что мы с ней как бы в небеса летали, для дальнейшего это значения не имело… А потом родилась Светка, они уехали в Москву, я остался тут, от тоски на стенку лезу. Как-то собрался, поехал, вроде грибов им привез, встретили меня без энтузиазма, считай, дальше порога не пустили… Так потом много лет и шло. Лето, блиндаж, Светка в песочнице, которую я ей сделал, зима – нету у меня ни любви, ни дочки. Ольга еще раз забеременела, но сделала аборт. Сказала: «У меня уже беременеть, Федя, нет никаких оснований». В том смысле, что Красицкий с этим делом покончил раз и навсегда. Иногда они оставляли Светку нам. Это, скажу вам, было ни в сказке сказать, ни пером описать. Но чем дальше, тем больше девочка от нас отстранялась, мы же ей никто… А была похожа на меня. Очень. Крупная такая… Наливная… Жена моя смотрела, смотрела и высмотрела это дело. У девчонки мизинчик на ноге был… как бы от других пальцев… Несоразмерный с остальными. У меня на ноге такая же фигня. Нарочно не придумаешь! Другой бы на моем месте отбивался или там послал подальше, а я супруге сказал. Да! Говорю. Дочь моя. С этого момента пошло все наперекосяк, и я даже думал, что она меня или отравит… Или хуже того. Заложит Красицкому. А это же страшней страшного для девчонки, да и Ольге ни к чему… Правду надо знать в дозированном количестве по причине ее сильной ядовитости. Правда куда страшней лжи, если разобраться. Не знать всю правду – это не просто способ выжить, это возможность жить. Если вы хотите знать, кто тут всех поубивал, то я вам скажу – правда. Я не то что за ложь… Тоже говно приличное. Но правда беспощадней. У жены моей хватило ума не доводить дело до точки, а вот дом этот она решила продать, а купить тот, другой. Он как бы подальше. Оттуда как раз съезжали, ну ей и загорелось… В сущности, тоже ведь близко, но она думала, что мы с Ольгой в ее дому грешили, вот она из него и вон… Мне лично было все равно, потому что все уже кончилось. Любовь ушла, а девочка выросла. Даже здороваться перестала, так, головенкой кивнет – и мимо.

А однажды в электричке встретил Таю, кинулся к ней, а она так равнодушно на меня посмотрела, как на столб.

– Ты чего, – говорю ей, – Тайка? Я же тебе рад! Ей-богу! Как твои дела, как дочка?

Она на меня смотрит, а глаза у нее с безумием, это точно, и говорит тихо-тихо:

– Люди – сволочи, гады, мразь… Любого человека можно казнить сразу. И это будет только справедливо.

Я от нее просто шарахнулся. А она мне вслед:

– И сделаю это! Клянусь, сделаю!

Дома я рассказал жене и получил небезынтересный ответ: она, мол, с ней абсолютно согласна.

Потом мы узнали, что Тая работает медсестрой, дочь ее, Лиля, вроде тоже пробовалась сниматься у Красицкого, но что-то там не вышло… Я спросил как-то у Ольги, мол, знакомая девочка пробовалась, не знает она, что и как? Ольга посмотрела на меня удивленно и ответила: «По-моему, ты знал, что никакие кинодела меня никогда не интересовали. Этих девочек, этих мальчиков всех не упомнишь, даже если будешь очень стараться». Тогда же я спросил, будет ли сниматься в кино Света?

– А какие у нее данные, по-твоему? – спросила она удивленно, как бы, мол, и никаких.

– Красивая, – сказал я.

– Это ее горе, – ответила она. – Ей четырнадцать, дают семнадцать, она охотно с этим соглашается и уже давно готова на все.

Я тогда ночь не спал, все думал, думал… Ольга со мной говорила так, как будто во всем этом моя вина. А я виноватым чувствовал себя по другой причине, что отдал девочку как не нужную себе в чужие руки. А через несколько дней мне ее пришлось нести всю в крови от Красицких в свой дом. Я нес и орал, как ненормальный, как псих последний. И что-то я, видимо, не то говорил, про вину свою и прочие грехи, потому что Тая, которая начинала делать аборт и не сумела, поняла, что я виновен, такой-сякой, перемазанный. Дальше была жуть, потому что и сестра моя, и Тая, и даже жена стали говорить об этом, как о деле действительно свершившемся. Я не в себе оттого, что девочка четырнадцати лет лежит распорота, а они мне: «Вот ты какой! Вот ты какой! Тебя судить надо! Тебя повесить мало!» Я хоть и был сдвинут, но не мог же я при Светке, при сестре, при Тайке объяснять, что это моя дочь! Вышел во двор, вызвал бабу свою: «Ты что мелешь? – спрашиваю. – Ты же знаешь, кто она мне! Останови их!» «Нет, – говорит, – я тебе, наконец, отомстила. Тебе бежать надо отсюда, а еще лучше умереть. Не сделаешь – опозорю уже окончательно. Я дня этого, знаешь, сколько ждала!»

Тогда я и уехал с сестрой. А там она меня «похоронила». Документы новые сделала, и я растворился на просторах родины чудесной. У меня, слава богу, хорошая семья, два сына, но младшему нужен другой климат. Он у меня астматик. Я приехал сюда на разведку. Все-таки больше десяти лет прошло. И ничего за мной плохого нет. Вечером подошел к дачам. Всюду свет. У Красицких. У вас. У меня… В смысле в моем доме. Музыка. Телевизоры фурычат. Моя бывшая трепыхается под пленкой парника. Мысль у меня мелькнула. Плохая, подлая. Завалить на нее парник. Плевое же дело. Такой зуд по мне пошел. Я так рванулся, но не к парнику – обратно. Получается, что я тоже вполне сволочь, – могу человека порешить… Но оказалось тогда – не могу. Решил, что нечего мне тут крутиться, потому как и мысль – есть грех. Иду весь не в себе, аж мокрый от внутренней подлости, а она руки расставила и стоит поперек пути. Тая.