Приговор, который нельзя обжаловать - Надежда и Николай Зорины

Андрей, до этого спокойно и, в общем, равнодушно наблюдавший за лунатически-озадаченными движениями Артемия Польского, вдруг все понял, вскочил, бросился к несчастному поэту, но было уже поздно: тот открыл крышку телефона и нажал на кнопку приема. В последнюю секунду Никитин все-таки успел ударить его по руке – телефон упал на пол, чуть откатился, и тут же раздался взрыв.

Умирая, Андрей увидел хохочущее лицо убийцы.

Шаги в коридоре давно отзвучали, смолкло эхо захлопнувшейся двери, а я все продолжала сидеть в той же напряженной неудобной позе, как во время допроса, не догадываясь хотя бы скатиться на пол, расслабленно распластаться на ковре и снова стать тенью. До утра я свободна, до завтрашнего утра враг не вернется, и, если пророчество не сбудется, я почти счастливо доживу до утра. Да нет, не почти, а совершенно счастливо. Сониным счастьем проживу.

Я поднялась, расправила затекшие мышцы и пошла в свою комнату. Там на подоконнике сидела Соня, обняв колени руками, в задумчивом ожидании счастья улыбаясь заоконной дали, точно так же, как в тот день, когда я вернулась домой после последних смертей. Она и мне улыбнулась, тогда, три дня назад, подвинулась на подоконнике, давая место. Я пристроилась рядом, уткнулась в ее плечо и расплакалась. Она не стала меня утешать, как утешают в таких случаях, и про бабушкино здоровье не спросила, стала рассказывать о том, как прожила эти долгие, бесконечно долгие дни без меня. Хорошо и счастливо прожила. На зимние каникулы они с классом поехали в Великий Устюг, на родину Деда Мороза. Было здорово – в этом городе вечный праздник, а древний-древний Дед Мороз оказался почти нашим ровесником – всего на пару лет старше. Через несколько дней он приедет к ней – за ней, а пока мы поживем вместе. Как когда-то давно, в раннем-раннем детстве, до Артемия. Так она мне тогда сказала, в тот день, когда я вернулась.

Сегодня срок истекает – эти несколько дней прошли… Но, может быть, пророчество не сбудется или отложится хотя бы до утра, до прихода врага. Тогда у нас появится еще дополнительный день, и вечер, и ночь, Соня снова и снова будет рассказывать мне сказки о том, чего никогда не было в моей жизни и чем была сплошь наполнена ее жизнь, – о детстве, о радости, о счастливой любви. И я усну под эти сказки.

Ну а если пророчество сбудется…

Мое тело беременно моей мертвой душой, родовые муки давно начались и сегодня закончатся – младенец Смерть выберется на свет. Да, вероятней всего, пророчество сбудется, и это мой последний день. Убийца придет за мной и завершит цикл.

Я еще немного потеснила Соню на подоконнике, крепко-крепко прижалась к ней. Погладила ее по круглому, гладкому, обтянутому шелком колену – она надела платье, которое мне подарила бабушка в день похорон мамы (оно ей очень идет, не то что мне).

– Посмотри, какой сегодня белый, белый, ослепительно-белый снег, – нараспев проговорила я, намекая, что пора начинать сказку. Сейчас она подхватит, и можно будет закрыть глаза и представить, что я – это не я, а Соня, что это я рассказываю ей свою жизнь… Нет, не ей, а себе – просто вспоминаю все, что со мной было. Вспоминаю, рассказываю, чтобы время в ожидании моего любимого проходило быстрее, чтобы мои воспоминания стали прелюдией к новому счастью. Но Соня хмурится, отворачивается, отодвигается от меня, хотя здесь, на подоконнике, так мало места, что отодвигаться, кажется, некуда.

– Я боюсь, что он сегодня не приедет.

– Ну что ты! Он ведь обещал.

– Праздники еще не закончились, у него так много работы.

– Уже давно все закончилось. Все, все. – Я ей улыбаюсь и снова глажу по шелковому колену. – Он приедет, обязательно приедет. Пробираться сквозь снег – его профессия. Расскажи лучше еще раз, как вы познакомились.

– Хорошо… Если хочешь… – Соня откашливается и начинает рассказывать голосом сказочницы с детской кассеты, какой у меня никогда не было: – Стояло чудесное зимнее утро, снег ослепительно сиял. Из-под полозьев саней, на которых мы мчались за край горизонта, сыпались искры…

Я кладу голову на ее плечо, закрываю глаза. Сонин голос течет, течет, перетекает в меня. И вот это уже не она, а я себе рассказываю. И нет никакой Сони… Лицо любимого нежно мне улыбается. Он приедет, он не может обмануть, не сдержать обещания. Да вот же, он уже едет на чудесных волшебных санях, он заберет меня в свое царство праздника вечного детства. Подождать осталось совсем немного – как только начнет смеркаться, пророчество сбудется.

Голос Сони вдруг, словно чего-то испугавшись, задрожал и смолк.

Как только начнет смеркаться, пророчество сбудется – за мной придет мой палач.

– Елка сияла огнями, огромная, под самые небеса елка. – Голос ее успокоился и снова зазвенел ласковым колокольчиком.

У моего любимого такой же звонкий и ласковый голос, мудрые, добрые глаза и сильные, нежные руки. Он приедет за мной и заберет, увезет из кошмара… Он приедет за Соней и увезет ее в еще более счастливую жизнь, а у меня нет никакого любимого. У меня никогда не было никого, кто бы меня по-настоящему любил – не для себя, для меня.

Неправда! У меня есть бабушка, где-то там, далеко, где капли падают со стуком. Я так давно не слышала этих звуков. Бабушка меня любит, бабушка смогла бы спасти. Если она не умрет, если я чудом сегодня выживу, наступит то самое счастье, о котором я мечтала все свое детство. Что, если не дожидаться палача, а поехать к ней?

Нельзя – мне нужно увидеть, чем закончится история Сони, как решится ее судьба. Я должна досмотреть до конца ее счастливый сон.

Как же я не люблю просыпаться в темноте!

– Этот Родомский так долго сегодня не уходил! – капризным тоном, оборвав сказку, сказала вдруг Соня. – Я совершенно измучилась, пока тебя дождалась. Вопросы, вопросы. Сколько можно спрашивать, и так давно все ясно!

– Перестань! Рассказывай дальше.

– Нет! – Соня перелезла через меня, спрыгнула с подоконника. – Настроение пропало. И ты меня совершенно не слушаешь, все время отвлекаешься. Так невозможно рассказывать!

– Я слушаю, что ты!

– Нет, ты думаешь только о том, что с тобой сегодня случится, и завидуешь мне черной завистью. Знаешь, ты так мне всю жизнь завидовала, что, наверное, при случае могла бы убить. Не хотела тебе говорить, но… теперь все равно! Нас потому и разлучили родители – чтобы меня уберечь. А теперь их нет, и спасти меня от тебя некому.

– О чем ты, Сонечка! Я никогда, никогда… Я была так рада, что мы снова можем быть вместе. Нам ведь так хорошо было вместе! Все эти дни…

– Все эти дни я тебя боялась! И развлекала сказками, как Шехерезада, рассчитывая на отсрочку казни. Но сказки кончились – для тебя. Осталась одна со счастливым концом, но я ее оставлю себе. Да ты ведь все равно не поймешь! – Соня повернулась и выбежала из комнаты.

Я осталась одна. На подоконнике без Сони сидеть было холодно – дуло из всех щелей, а стекло – арктический лед, а пейзаж за окном – белоснежные сверкающие сугробы – без ее сказок потерял всякий смысл, утратил свое назначение быть декорацией. Я слезла, легла на кровать, потому что была уверена: она уже не вернется. Но ошиблась – Соня пришла довольно скоро, минут через десять, с большой красной кружкой, наполненной консервированной вишней. Плюхнулась на кровать, с той стороны, где моя голова, и стала поедать вишни, выплевывая косточки в ладонь. Врет она все: нисколько она меня не боится! Просто кичится своим счастьем и хочет в очередной раз показать свое преимущество. Как тогда, в песочнице, в парке, перед самой встречей с Артемием.