Утоли мои печали - Татьяна Алюшина

Поэтому всяческие домашние дела, которые ее отвлекали от этих мыслей и задерживали поход на речку, где они договорились встретиться с Денисом, ужасно раздражали Марьяну, а дел этих, как назло, набралось больше чем надо!

Сегодня у Петра Акимовича случился юбилей, и Марьянины родители и бабушка с дедом – нынче только Добродеевы, другие бабушка с дедом, Кольцовы, уехали в отпуск в Турцию, – были официально приглашены на торжество, это само собой, но мама с бабулей еще и принимали участие в накрывании банкетного стола и готовили целый таз маминого обалденного секретного фирменного салата и пекли несколько противней маленьких слоеных пирожочков с печенкой – это уже фишка бабули.

А Марьяну использовали в качестве помощницы на уровне «пойди-принеси-унеси-подай», в этом же качестве она моталась между двумя домами, принося и унося что-то туда-сюда. Она ужасно негодовала по этому поводу и очень торопилась разделаться со всеми заданиями и убежать на речку, даже перекусывать отказалась, чтобы быстрей управиться.

Но пока мама ее не отпускала, давая все новые и новые поручения. И Марьяна понесла очередную порцию готовых пирожков, сложенных в плетеную корзиночку и прикрытых сверху кухонным полотенцем, в дом Вершининых. Прямо как Красная Шапочка, ей-богу!

А когда вернулась с опустевшей корзинкой и ее снова заполнили очередной порцией горячих пирожков, переложив с противня, вытащенного из духовки, от дома соседей вдруг раздался какой-то громкий, бедовый крик. Все взрослые бросили дела и побежали туда, а Марьянка стянула пирожок и с удовольствием слопала его, запивая компотом, и вышла на крыльцо. Но с крыльца ничего было не видно и непонятно, что происходит, и она двинулась к соседям – любопытно же, что у них там случилось!

А подходя к дому, уступила дорогу торопливо направлявшимся туда доктору с медицинским чемоданчиком. Люди толпились у входа с веранды в дом, что-то высматривая там и испуганно перешептываясь, и Марьяша решила не толкаться вместе со всеми, а попыталась заглянуть в окно, прикрывая глаза пристроенной к стеклу ладонью, но ничего так и не разглядела.

А потом на носилках вынесли Петра Акимовича, и Марьяна испугалась, посмотрев на него, словно ее холодной водой окатили неожиданно, потому что он был очень-очень бледным, белым. А рядом с носилками шел Григорий, держа деда за руку, лицо у молодого человека в этот момент было сосредоточенным, строгим и каким-то растерянным. Но, наверное, эту его растерянность заметила только она, по какой-то неведомой причине внимательно его рассматривавшая в тот момент.

И отчего-то Марьяна вдруг решила про себя, что они с Григорием сейчас единственные, кто чувствует невозможность того, что Петр Акимович вот так лежит белый на носилках и не замечает ничего вокруг, и ей хотелось подойти к нему и успокоить, сказать, что все будет как прежде и все исправится, что это ерунда какая-то, что дед Петр обязательно встанет сейчас, ну не может же он всерьез тут… что?.. умирать, что ли? Да нет, не может!

Но носилки понесли дальше, а это странное мимолетное переживание прошло так же неожиданно, как и накрыло ее.

Тут рядом с ней оказалась мама и отчего-то шепотом сказала, чтобы она шла домой и следила за пирожками в духовке. И Марьяна вернулась домой.

Пироги спасла, а поскольку никто из родни пока не вернулся, она резонно рассудила, что вряд ли кто-то потребует сегодня на праздник маминого салата, да и праздника, судя по всему, уже не будет, и положила себе добрую порцию, не поскупившись, взяла три пирожка и, в полной благости устроившись на веранде, с удовольствием поела.

На речку в тот день ее отпустили, и Марьяна провела пару часов в обществе Дениса. Сегодня у них уже куда как лучше получалось целоваться, спрятавшись ото всех за кустами, так что ей было совсем не до трагедии, произошедшей у Вершининых.

Пока за ней не пришла мама и не отвела ее домой, где незнакомый мужик стал подробно расспрашивать девочку о сегодняшнем дне. Марьяна маялась, торопилась отвечать, ведь там на пляже остался дожидающийся ее Денис… Но допрос быстро закончился, и она убежала продолжать свои амуры.

А потом она услышала тихий разговор родителей о том, что Петра Акимовича убили, и ей сделалось страшно – как это убили?! За что?! Почему?! Да кто?!!

А на девятый день смерти деда Петра Марьяна первый раз в своей жизни столкнулась с настоящей страшной несправедливостью. Ужасной какой-то!

Такой черной несправедливостью, которая ломает жизни и судьбы.

В тот день все ее родные ходили поминать Петра Акимовича, потом обе бабушки и мама остались помогать по хозяйству Глафире Сергеевне и домработнице Антонине Игоревне, а мужчины вернулись домой. Люди в дом к Вершининым все шли и шли – одни уходили, другие приходили. Вернулась мама с бабушками, все трое уставшие, печальные, и мама попросила Марьяну пойти помочь Антонине Игоревне хотя бы протирать и убирать посуду.

И вот когда Марьяша ставила стопку чистых тарелок в буфет в малой гостиной, что соседствовала с кухней, она вдруг услышала страшный окрик Глафиры Сергеевны. Раньше Марьяна никогда не слышала, чтобы бабушка Глаша говорила так резко, громко. Девочка аж подскочила и чуть не выронила тарелки из рук. Она осторожно поставила тарелки на буфетную столешницу и подошла поближе к дверям большой гостиной, где за столом оставались только члены семьи Вершининых.

И услышала весь тот их страшный разговор. Как приговор суда. Хотя она понятия не имела, как именно выносится приговор суда, но тогда ей показалось, что именно так.

Она стояла, замерев в шоке, и не могла двинуться, даже когда все родственники, которых выгнала Глафира Сергеевна, начали выходить, правда через двери на веранду, а не мимо замершей Марьяны. Она смотрела, как они выходят один за другим, и ей казалось, что в этом доме бесповоротно и навсегда сломался старый добрый и радостный мир, а ему на смену пришел новый, чужой, темный и какой-то грязно-липкий.

– Идем, деточка, – сказал кто-то тихо у нее за спиной и положил руку на плечо.

Она повернулась и увидела Антонину Игоревну, смотревшую на нее с грустным выражением лица.

– Вы слышали, что они сказали?! – прошептала потрясенным шепотом Марьяна. – Это же неправда! Это же такая ужасная неправда!

– Ну, конечно, неправда, деточка, конечно, – уверила ее добрая женщина, но уточнила: – Но это неправда их семьи, и разбираться с ней должны только они, – и потянула ее за собой: – Идем.

Вот так Марьяна узнала о несправедливом обвинении Григория Вершинина его семьей. Его родными людьми! О его отверженности родными и близкими! И со всем девичьим романтизмом, присущим подросткам женского полу тринадцати годов, встала на его сторону и тут же прочитала «Овода», про несправедливо изгнанного героя, но этого ей показалось мало – революций она не хотела, да и что-то там фигово с сюжетом, особенно в конце. Финал романа ей определенно не понравился.

Ей виделось нечто иное для попранного в лучших чувствах и несправедливо обвиненного Григория, и она мужественно продралась через строфы байроновского «Паломничества Чайльд-Гарольда», за исключением тех моментов в тексте, что Марья не совсем поняла, и некоторых деталей, это было ближе к образу, придуманному ею для Григория Вершинина, но тоже не совсем то – с властями он вроде бы не конфликтовал, а так вполне – ученый, утонченный, красивый и гонимый, да к тому же Вершинин уехал на край земли… Тут, правда, в произведение еще одна неувязочка прокралась, совершенно неуместная с ее точки зрения – с женским полом. В Марьянину версию никакие чужие женщины не вписывались – лишнее это.