Мария Магдалина - Густав Даниловский

— Мне жаль тебя. Ты молод и прекрасен, да и притом старый закон давно уже разрушен в моей душе… Твое новое учение трогает меня, когда я слушаю тебя, но бесследно исчезает, когда ум мой начинает размышлять. Ибо я знаю, что нет воскресения из мертвых, и всех нас ждет один и тот же конец — темная могила.

— Мне во сто крат больше жаль тебя, — взглянул на него с глубоким сочувствием Иисус, — ты тонешь, а между тем отказываешься от спасения, которое я несу тебе.

— Может быть, я и хотел бы спастись, но что же делать, если я не могу… усмехнулся Никодим. — Прими покамест спасение от меня и не говори никому, что я здесь был, а то меня заклюют. Прощай, — он закутался плащом и исчез во мраке.

На другой день Иисус не учил в храме, а только присматривался к народу, жертвовавшему деньги в сокровищницу храма.

Видя, как кичатся богачи размером своих приношений, а убогая вдова робко бросила две мелких монетки, он громко заметил;

— Истинно говорю вам, что эта бедная женщина положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое…

А потом, обращаясь к народу, он говорил, чтобы не творили милостыню перед людьми, но втайне, чтобы левая рука не знала, что делает правая, И советовал им, чтобы они не молились на людях, но тихонько, у себя дома, тщательно закрыв двери комнаты, и недолго, но искренне, и как образец молитвы преподал им свое «Отче наш». Потом, выйдя из города, ушел в свой любимый Гефсиманский сад и долго размышлял там наедине.

Вечером, вернувшись в Вифанию, когда кончали ужинать, он сказал:

— Готовьтесь завтра в путь. Рано утром мы уйдем в Галилею…

— В Галилею! — весело вскочили из-за стола апостолы, стосковавшиеся по тихому, плодородному краю, где их окружала общая любовь и симпатия, остались их родные дома, лодки и рыбачьи сети, прошли их детство и молодость, где им был знаком каждый ручей, каждая прогалина и каждая тропинка в горах.

Один только Иуда не разделял общей радости. Угрюмый, он остался сидеть за столом, и, испытующе глядя в лицо учителя, еле скрывая свое раздражение, он спросил:

— Итак, значит, ты уходишь?

— Отлучаюсь только, — спокойно ответил Иисус, — чтобы потом вернуться. Мы не пойдем через Пирею, как это делают зилоты, стараясь миновать самаритян, а свернем именно на Самарию, дабы показать ее обитателям, что и они наши братья.

Иисус встал из-за стола и долго сердечно говорил с Марфой, Лазарем и Симоном, благодаря их за приют.

На другой день, когда на рассвете все собрались в путь, к ученикам робко присоединилась Мария в простой дорожной одежде, с маленьким свертком в руках. Слезы навертывались у ней на глазах, и сердце мучительно сжималось при одной только мысли, что учитель, несомненно, прикажет ей остаться дома. Но Иисус посмотрел на нее ласковым взглядом и, улыбаясь, сказал шутливо:

— Мария, в этой обуви не уйдешь далеко. Только изранишь свои белые ноги. Беги, одень более прочную обувь, а мы подождем тебя, раз ты хочешь идти вместе с нами.

Мария, как пташка, помчалась в свою комнату и лихорадочно стала рыться в своих вещах, но не найдя никакой другой более прочной обуви, надела роскошные вызолоченные сандалии с серебряными пряжками. Ничего другого не оставалось делать, и Мария, желая укрыть их роскошь, старалась как можно мельче перебирать ногами. Напрасно! При лучах восходящего солнца и на фоне белой дорожки ее маленькие ноги в золоченых сандалиях мигали, как два ярких огонька. Видя ее замешательство, Иисус ласково сказал:

— Не горюй, Мария, когда мы подойдем к лугам, ты сможешь их снять и босиком побежать по траве, по утренней росе.

При упоминании о родных лугах апостолы радостно от всей души воскликнули хором:

— Гей, по ранней по росе, гей!

Далеко позади них остались закрытые горами Самарии грозный Иерусалим и скалистые тропинки суровой Иудеи. Когда они проходили мимо города Тира, их объяло свежим ветерком, долетевшим из горной Галилеи, растянувшейся от Тивериады почти до самого моря, от широких равнин Эскадота до самой Вирсавии.

Они переждали жару в Гебо и к вечеру опять двинулись в путь.

Хотя была уже весна, но ночь оказалась такой холодной, что им пришлось развести костер. Весело запылал хворост, затрещали ветки кедра, и ароматный, смолистый дым разнесся далеко вокруг.

— Уже близко, — с радостью мечтая о родном крае, повторяли собравшиеся у огня апостолы.

— Далеко еще придется идти? — с любопытством допытывалась Мария, протягивая над огнем иззябшие руки.

Начался спор о том, сколько стадий надо еще пройти. Одни утверждали, что пятьдесят, другие — что больше.

— Во всяком случае спать еще будут, когда мы придем в Эблаум, — прервал спор Иисус, посмотрев на сиявшее звездами небо.

— Конечно, мы смело можем и кашу сварить сейчас, — подтвердил Варфоломей.

— Я забыл взять соли, — буркнул Иуда.

— Жаль, голод донимает, — сетовал болезненный Симон, — У меня есть соль, развернула свой узелок Мария, — кроме того, сушеные финики, абрикосы, два хлеба, сыр и банка оливкового масла, — и она стала добывать свои запасы, Будь благословенна, предусмотрительная женщина, — радостно воскликнули ученики.

Иисус, который тоже был голоден, шутливо заметил:

— Видите, она гораздо лучшая хозяйка, чем ты, Иуда.

Мария полными счастья глазами взглянула на него и сказала:

— Не хвалите меня — это не моя заслуга, об этом позаботилась Марфа.

Отдохнув, они погасили огонь и снова тронулись в путь. И действительно, на рассвете замелькали перед ними домики погруженного в глубокий сон местечка.

Начинались предрассветные сумерки; где-то протяжно пропели петухи, побледнели звезды, потянуло легким ветерком и воздух стал ясным, прозрачным, пропитанным серебристою пылью.

Далеко на северо-западе, словно барельеф, вырезанный на ясном фоне неба, виднелась гора Кармель, со своей снеговой вершиной, несколько склоненной вперед, к лазури Средиземного моря. Ученики взволнованно смотрели в ту сторону, а затем повернулись к востоку, где возвышалась еще более близкая их сердцу гора Фавор, с красиво округленной вершиной, словно полная наслаждения, окутанная туманом грудь их нежно любимой цветущей страны.

— Видать, видать, — воскликнули они, теснясь на холме, из-под которого вырывался небольшой водопад и, создавая пенящийся ручей, быстро мчался по каменистому руслу. Местами он разливался, выходил из берегов, образуя маленькие заливы в котловинах, окруженных роскошной, сочной зеленью.

— Слышите? Слышите, овцы уже в лугах? — воскликнул Филипп.

Все прислушались, ловя отдаленные звуки колокольчиков.

— Как прекрасно, как чудесно. Взгляните на Кармель, этот блеск, это зарево, кажется, что снег живым огнем горит…