Манечка, или Не спешите похудеть - Ариадна Борисова

Роза Федоровна стала бабушкой с двойной приставкой. Порывшись в сундуке, с которым никогда не расставалась, вытащила заветную коробочку с известными сокровищами: два колечка, мелкие бусики из янтаря и серебряная брошка в виде оленихи с олененком. Животные такие изящные и миниатюрные, что непонятно, как художнику удалось вделать в махонькие мордочки совсем уж микроскопические, но живые и яркие бирюзовые глазки. Брошку старуха добавила к сдержанной телеграмме моей свекрови: «Поздравляем внучкой».

Имя дочке, племяннице, внучке и праправнучке придумывали всей толпой, перетряхнув святцы и гороскопы. Выбрали — звонкое, красивое, с сочетанием звуков из имен родителей. Но тут позвонила Светкина подружка — «Ой-ой, только так не называйте!» — зачитала из какой-то специальной книги перечень имен с характерами и даже заболеваниями. С сожалением отказались от избранного и начали снова. В результате внучка до приезда зятя жила без имени. Он и назвал. Мне не понравилось, но книга вещала неплохо, и у Пушкина встречаются посвященные строки.

Я ловила себя на желании лицезреть девочку ежеминутно. Верно говорит народная мудрость: «Дети — куклы, внуки — дети». На меня с некоторым опозданием обрушилось дальнобойное родительское чувство. Все мои интересы и страсти на время скромно отошли и стали внучкиным фоном. Это не я, это страх за ребенка бегал ночью проверять, не уснула ли юная мамочка, не уронила ли дитя на пол, либо, не дай бог, не заспала ли?!

— Мама, ты как бомбардировщик, налетаешь и спать не даешь! — Светка досадливо морщилась, когда я в который раз в ужасе склонялась над безмолвной девочкой. Фу, дышит…

Обратно на свой матрац я тащилась на подгибающихся ногах. Они плохо держали меня из-за неподъемности счастья.

Из комнаты высовывалось бабкино древнее лицо, обрамленное кокетливым облачком растрепанных буклей:

— Все хорошо?

— Хорошо, Роза Федоровна, что вы не спите?

— А ты чего, Иришк?

— Я — бабушка, Роза Федоровна!

— Так ведь и я…

Потом приехал зять, забрал моих девочек, а мы с Розой Федоровной поругались. Она мне сказала, что я всех кинула.

А вечером от меня ушел Вовка.

Муж мой глухо тунеядствовал после сокращения, грянувшего у него на предприятии еще в невыплатные годы. То есть был БОМРом, перебивался халтурой. Работу нашел два года назад. Мы его получку решили до копейки откладывать — собрались квартиру на большую разменять с доплатой. А он на этой новой работе нашел себе молодую бл… благоверную. Дождался рождения внучки, потетешкал и, когда я, ослепшая от приступа бабушкизма, расслабилась, официально, через суд, меня бросил. Вместе с Розой Федоровной. Она в его нынешнюю жизнь не вписалась. И я теперь вообще запуталась, кем бабка мне приходится в неожиданном положении вещей.

Без особой цели, даже не знаю из каких мазохических соображений, я подкараулила разлучницу. Посмотрела на нее внимательно. И ушла как могла гордо. А что еще? Не бить же мордой об пол. Под два метра, выше Вовки едва ль не на голову, вся целлюлитом обложена, будто дрожжевым тестом. Зато в норковой шубе и молодая…

Роза Федоровна иногда созванивается с внуком. Уж не знаю, о чем они там разговаривают. По тону вроде бранятся. Дочь отнеслась к нашему разводу философски, Лерка — непонятно, похоже, доволен. Как же — комнату ему освободили. Роза Федоровна переждала месяц, пока я освоюсь с новостями, и переехала с сундуком ко мне в зал.

В день очередного бабкиного «переезда» сынуля был необыкновенно покладист. Паниковского опять к себе забрал и обмолвился, что летом у него родится братец. Я в первую минуту не сообразила.

— На УЗИ проверяли, — пояснил Лерка. — Мальчик.

Тут я нечаянно в зеркало глянула и обомлела: вытаращилась на меня из багета взъерошенная дура в приличных годах и с приветом — рот открыт, глаза пуговицами…

Я тогда взяла и хладнокровно раскокала зеркало кулаком. Один раз стукнула, а оно — дзинь — и разбилось. А рама — ничего, висит себе, самостоятельная, как одинокая баба, золотится осиротевшими выпуклостями…

Сын испугался, шмыгнул к себе, Роза Федоровна за шторкой притаилась. Не привыкли к скандалам. А я просто удалила свидетеля. Вспомнила, как отражались в зеркале мои счастливые глаза, когда мы его с Вовкой покупали с первой зарплаты… Новое, решила, куплю. Чистое, честное, без ненужной памяти в зазеркалье. И, как ни в чем ни бывало, села к телевизору.

Роза Федоровна аккуратно подмела осколки, Лерка посуду помыл. Пользуясь временной шелковостью домочадцев, я из них, миленьких, вытрясла, как мой экс-супруг поживает. Они, наверное, подумали, что я смирилась и все такое, а может, не думали, но в голосах слышалось нетерпение — первому рассказать всегда приятнее.

— Она вроде нормальная. Отца не гнобит.

(Получается, я-то в Леркиных глазах ненормальная и гнобила.)

— Как ни странно, Ириша, эта женщина, хоть молодая, вкусно умеет готовить…

(Значит, ходила, угощалась, карга. Косточки мои перетирала, мол, первая жена в возрасте, да неумеха.)

— Вова так говорит, — уточнила, опомнившись, Роза Федоровна. И заторопилась: — Но я не верю, я знаю — он как в кого влюбится, начинает приписывать несуществующие качества…

(Ага, «как в кого влюбится». Выходит, не первый случай. Почему я не замечала? Когда успевал? В мои «спортивно-половые» дни?!)

— Папуля бодрячком, в новом прикиде — пальто кожаное. — Сын покрутил головой (в восхищении? Возмущенно?). Ему не хватало слов. — Недавно квартиру купил, на предприятии помогли. Пока однокомнатную, и люстру для нее, с бронзой…

Я до этого кивала только. А тут не выдержала:

— Для кого — для нее?

— Для квартиры, — пискнула бабка, и оба замолчали.

Тогда-то я и разъярилась по-настоящему.

Так вот на что он деньги потратил! При разводе решили: ему — сбережения, мне — остальное. Правда, он тогда не сказал, что с довеском… Но главное не это. До меня впервые дошла страшная истина. Что Вовки в моей жизни больше не будет. А в Вовкиной — меня. Сжег за собой мосты и теперь вкалывает как на убой, чтобы его новая семья сыром каталась в маслах и майонезах, а я для него значу не больше, чем обгорелая чурка на пепелище.

Со мной от этого открытия неожиданно случился бабский припадок. Я завыла и закричала.

Коту под хвост годы и годы, молодость вся, полжизни лучшей! Работала для него! Для него жила! Любила! И как же… Как же внучка?! Кукушечка, белочка, Бабрак Кармаль?!. Седина в голову… Ложь, все ложь, уже знал, что эта, молодая, его ребенка носит, гадина, ненавижу!

…Не я первая, не на мне мужское предательство замкнулось, но в ту адскую минуту казалось — только моя история самая горькая, только мой муж — самый подлый из подлого племени мужиков, и не было ни сил, ни возможности вынести эту несправедливость.

Продолжая орать, я вдруг отстраненно подумала: не у брошенных ли женщин наши классики понабрались дурацких вопросов «Что делать?» и «Кто виноват?».