Бабушка на сносях - Наталья Нестерова

— Латунь, очевидно, травят в растворе азотной кислоты. Медь — в хлорном железе. Цинк — в спиртовом растворе соляной кислоты. А из чего делают корпуса ракет?

— Из разных материалов, — ушел от ответа Олег.

Хранил секреты! Перевел разговор на свою вторую работу — эксперта Росвооружения, которая связана с частыми командировками.

Олег не был богат. Как и я, относился к пресловутому, нарождающемуся в муках, среднему классу. Мы зарабатываем неплохо, но все тратим и проедаем. Случись завтра кризис — покатимся под гору, потому что накоплений — пшик.

Итак, трудоголик, вечно в трудах и разъездах.

Из-за травмы ноги и ее лечения дела запущены, света белого не видит. Звучит правдоподобно.

Только не правда! Трудоголик: слесарь, пекарь или инженер-ракетчик — один черт, если влюбляется, точнее, по-настоящему любит, ведет себя как простой смертный и не держит любимую на голодном пайке редких встреч. Умом я это понимала. Я слыву умной женщиной. Неоправданно! Потому что доводы рассудка заглушаю пустыми надеждами.

Олег правильно сказал, что он не по части интрижек на стороне. К сожалению! Он не умел обставить отношений с любимой женщиной. Мы гуляли как пионеры в московских парках, ели мороженое и катались на колесе обозрения. Мы ходили в рестораны и целовались в моем парадном.

Привести к себе Олега я не могла, и подсказать ему: сними, дурак, хотя бы квартиру — язык не поворачивался.

Несколько раз оказывались в квартирах его друзей. Я чувствовала себя помесью проститутки и грабителя. Повсюду были хозяйские вещи. Особенно резали глаз мелочи: невымытая тарелка, забытый сотовый телефон, влажное полотенце в ванной. Я боялась к чему-либо прикоснуться. Мы тщательно заметали признаки нашего свидания — только бы не осталось следов, которые отловит опытный взгляд хозяйки. Когда на маскировку уходят основные силы, с любовью у меня получается плохо. Да и у Олега тоже.

Роман с ним — лучшее, что можно для меня желать. Эдакий цивилизованный адюльтер. Встретились раз в неделю, нацеловались, сняли напряжение — и по своим норам. Все довольны, все счастливы. Ничего подобного! Я чувствовала, что потеряла волю, что меня затягивает в воронку, из которой живой трудно выбраться. И не было сил для сопротивления! Никогда не признавала, считала унизительной политику: хоть день, хоть час, но мой!

Ерунда! Можно получить самородок, и не следует радоваться крупинкам намытого золота! Так было раньше. Это раньше я была хозяйкой медной горы, в которой никто не искал самоцветов!

Олег не ставил вопрос ребром: разводимся со своими половинами, женимся и живем как семья.

Если бы поставил, я бы отказалась. Я его не знала! Олег в Сочи и Олег в Москве — два близнеца, но не один и тот же человек. В Сочи он отдавал себя полностью, а в Москве отщипывал мне крохи. Мне не нужно крох, но и целого не предлагают! Я не хотела за него замуж, но было крайне унизительно, что он не предлагал жениться. Если бы поуговаривал, поумолял, попросил, поклянчил!

Даже не заикался!

Никогда прежде я не знала томлений в ожидании свидания, замираний от каждого телефонного звонка и гипнотизирования взглядом телефонного аппарата: позвони, пожалуйста! Я покупала новые вещи, наряжалась в них и сидела вечерами, готовая по свистку броситься к нему. Потом переодевалась, смывала макияж и ложилась спать.

Педикюрша целыми днями возится с чужими ногтями и мозолями на ногах, не считая свою работу зазорной. Но если усадить на ее место оперную певицу и приказать склониться над чьими-то ступнями, актриса возмутится. Я — та самая оперная певица. И речь не о том, что слишком высоко себя ставлю, а о том, что я не привыкла, не умею жить в привычном для многих женщин состоянии. Возможно, я от природы уродка: у меня нет ног, чтобы бегать за мужиками, нет большого терпеливого сердца, чтобы их покорно ждать, нет крыльев, чтобы летать от счастья, получив ею толику.

Как бы то ни было, привкус униженности портил наши с Олегом отношения. Беззаботной любви не получалось, унижение росло во мне словно раковая опухоль. Метастазы еще не появились, но ждать осталось недолго. Олег мог бы легко удалить опухоль, а он только усугубил.

Его идиотский смех после моего сообщения о беременности стал последней каплей. Каплей размером с айсберг.

Я сидела в кресле на кухне и думала. Как сказала однажды о себе Люба: я ни о чем не думала, думала о своем.

Зазвонил телефон. Трубку не сняла, включился автоответчик. Голос Олега: «Кира Анатольевна! Это Олег Петрович Волков. Если вы дома, убедительно прошу вас снять трубку! Пожалуйста! Я сейчас на пути в аэропорт. Улетаю в командировку. Мне нужно срочно с вами поговорить!»

— Скатертью дорога! — напутствовала я.

Трубку так и не подняла. Зачем? Чтобы он оправдывался, посылал меня избавиться от ребенка?

Естественно, после хамского хохота он чувствует себя неуютно, как человек, потерявший лицо. Хочет вернуть себе лицо и снова быть пай-мальчиком.

Этого удовольствия я ему не доставлю.

Телефон вновь зазвонил через пять минут.

Опять Олег: «Это Волков! Кира Анатольевна, поднимите трубку! Кто-нибудь! — Голос дрожал от злости. — Возьмите трубку! Ответьте!»

— Иди к черту! — произнесла я вслух.

Чего от него хочу? — спросила я себя немного погодя. И ответила: чтобы он развернул машину, в которой едет в аэропорт, примчался ко мне, задушил в объятиях, сказал, что поженимся и дочь назовем Федорой. Я даже на Федору согласна. Федора Олеговна — чудно!

Кто для него важнее я или служебные заботы?

Если его работа мешает нашей любви, ну ее к дьяволу, такую любовь!

Я никому не нужна! Эта простая мысль, объемом со вселенную, открылась мне внезапно и ясно. Нужны мои трудовые руки, моя зарплата, мой юмор, мои цитаты, мое знание прозы и поэзии, вечная логика и уравновешенность. А сама я в чистом виде никому не требуюсь. И ребенок мой никому не нужен! Он для всех дебил, обуза и позор.

Глаза защипало, навернулись слезы. Ужасно обидно быть никому не нужной! И при этом не иметь права даже сигарету выкурить!

Открылась входная дверь, пришли дети. Я рванула в ванную, на ходу поздоровавшись.

Надо хорошенько выплакаться. Слезы смывают с картины мира черные краски. Но плакать уже не хотелось.

Я нужна ребенку — это раз. Ребенок нужен мне — это два. Уже кое-что, не пустота! Я могу посвятить дочери всю оставшуюся жизнь. Она будет меня любить так, как только дочери любят своих матерей. Как я любила маму! Это ли не счастье?

Представила нас, изгоев, окруженных презрением и брезгливостью родных и друзей. Нет, подобного не выдержит и моя твердая воля.

— Маман! — затарабанил в дверь Лешка. — Тебя к телефону!

— Не могу! — крикнула я и включила воду. — Принимаю ванну!