Поводыри богов - Татьяна Алферова

– Молчи! – возмутился Дир несдержанности друга: выдаст тайну вот-вот, уже выдал, а Бул удивился:

– Оправдываться пред бабой? Разве он обязался тебе, женщина? Не то воск на него отливала, привораживала?

Оприна смеялась ехидно, поправляла косы, забыв о порвавшейся рубахе, о драгоценных бусах. Ее ноги с тонкими пальчиками и круглыми, неожиданно полными икрами не доставали до полу, колени матово светились в скудном свете. Либуша фыркнула на кощунника, прошептала в его сторону краткое заклинание, и в землянке повеяло давленой земляникой. Найденыш продолжал спать.

Дир забеспокоился: никогда эта свара не кончится. А Бул-то хорош, напустился на Либушу! Хотя, если разобраться, из-за жены, да… Но Оприна, что-то в ней не то… Что же Дир так медленно соображает нынче? Что-то мешает ему извне, копается в его мыслях, направляет речи. Нельзя обижать Либушу, нехорошо это, нельзя сердить.

– Не для раздора мы сошлись! Разве не Варяжская улица, не весь город чтит Либушу как искусную чародейку! Воск – ништо, она заговаривает воду.

– Эта ваша белобрысая деревенщина узнала про Сновида, – жена Була спрыгнула на пол, прерывисто дыша, пнула ногой подкатившуюся лазоревую бусину, как никчемный камушек. Она выразительно и упрямо смотрела на мужа, после перевела взгляд на нож за голенищем его высокого сапога со щегольским каблуком. О, если бы муж был воином, он бы тут же прирезал мерзкую девку, если бы муж был князем, он бросил бы ее медведю, зачем не взял Оприну воин, а лучше князь, пусть побочной женой, пусть наложницей. Она бы сумела заставить его полюбить намертво. Без всяких заговоров. Одной темной месячной женской кровью, добавленной в питье.

Бул, кутаясь в скользкий плащ из дорогого шелка, отчего ему делалось еще холодней, старательно отворачивался от женщин. Он разглядывал дожинальный сноп, оставленный в красном углу под дедами с прошлого года, так, как если бы видел его первый раз в жизни. Зерна не высыпались, плотно держатся в колосе; закрутка, сдерживающая сноп, не развилась, сухие стебли не поломались. Старый мир его предков, такой неуютный, холодный после просторных жилищ ласкового юга, такой давяще надежный после вольного бескрайнего моря, такой суровый и родной, как ни беги, как ни учи чужую речь, дышал в лицо запахом крови и прелого листа; освобождал от груза иноземных сказаний и обычаев, принятых там, в светлых дворцах, чьи полы покрывают мраморные плиты, а не струганые деревянные кружки, посыпанные конопляным семенем.

– Не думайте о Сновиде! – приказал Дир, но Щил отозвался:

– Поздно! Узнала уж. Да ладно, не повредит она, она и за плату вредить не горазда, а тут – своим. А то и поможет нам.

Щил давно уверился, если подруга и прознает неведомо как некоторые из его мыслей, принудить к тому, чего он не хочет, ей не дано, потому Либуша безвредна, как и все прочие женщины с податливыми губами и мягкой шерсткой меж ног. Неладно, что она ввязалась в их дела нынче, но не одна баба, так другая явилась бы, раз Бул притащил свою. Бабы ведь, как грибы лисички на Ярькиной чищенице, по одной не водятся.

Дир же хорошо знал, что чародейка умеет не только разбирать чужие думы, но многое другое. Не умеет лишь Щила к рукам прибрать, так всякая жрица хоть в чем, да перекинется в простую бабу. А если как следует помыслить, так оно и неплохо, что оказалась под рукой: на Щила надежды мало, неискусен в таком тонком волхвовании, а Бул вовсе не годен. Словно у разных учителей премудрость постигали, а не вместе у Веремида росли. Или причина в их родовой крови, отличной от крови учителя? Но Дир с Учителем тоже не одного рода-племени… Надо только постараться, чтобы Бул не узнал о близости ворожеи Либуши к княгине Ольге. Так, на всякий случай…

Либуша сбегала за своей лошадью, спрятанной в зарослях, пустила ее пастись. Дир повел друзей на привычное место, к священному дереву, рассказывая по пути нечаянной гостье, что надумал отправить отрока в другое время, поясняя то, что чародейке не удалось разобрать в его мыслях. Если Либуша согласится помочь, можно следить за путешествием Сновида по зеркалу воды в гадательной чаше, это удобней, чем самому залезать в чужой сон, и намного лучше, чем внимать пересказу.

– Я помогу, – быстро перебила женщина и ревниво оглянулась на землянку, где осталась другая, соперница, пусть и не в любви. Если находишься в небольшом кругу друзей, больше одной женщины много, считала Либуша. – Ты можешь сопутствовать Сновиду там, в том времени, хоть мы и не слыхивали тут, что бывает другое время. Время, оно всегда одно. Весна, лето, потом осень, зима и наново весна. Ну, коли говоришь…

Она опустилась на траву поприветствовать родник, уронила несколько капель душистого масла из медного флакона: дрожащие звездочки заплясали в быстром потоке и убежали, догоняя течение родника. Либуша прижалась спиной к комлю ольхи, искоса взглянула на Була и добавила невинно:

– Отолью воск на Вольха, он сможет следить не только по воде, а изнутри сна, вместе с воском. На других мочи не хватит. Самому в сон Вольху не придется пробираться – провожу.

– Дак, дело какое, одному там никак, мало ли потеряется, – жалобно заканючил Щил, удивляясь себе. – Кто за ним, Диром, то есть Вольхом, ну ты все равно знаешь наши побратимские имена, раз мысли считываешь… Кто за ним да за мальчонкой присмотрит, когда я здесь останусь, а? У Вольха сметки никакой. А там, во сне, неизвестно что будет, может, сообща действовать придется – ну, как не вернутся!

Щил дивился себе: что так неуверенно говорит с подругой? Из-за Дира, поди. Точно, вот кто торкался в его мысли, вот кто заставлял говорить противное естеству – Дир! Нехорошо это, с друзьями-то, как с прочими. Ну надо же, навел на них с Булом чары, чтоб не прекословили друг дружке. А земля под ногами взяла и закрутилась, толкнула в грудь, защекотала лицо муравой, обняла, прижала к себе.

«Почто пил мед, опоил меня Дир медом, да на бессонную ночь», – думает Щил и проваливается глубоко-глубоко, в зеленую темноту, летит сквозь нее. Рядом летит Бул и на лету перебирает гусли, нет конца зеленому гулкому колодцу.

Начинает Щил различать понемногу, что вроде бы летит, а вроде бы на дне речном сидит. А рядом сам владыка Ящер, толстыми лапами грозит, мордой чешуйчатой крутит да говорит глухим голосом:

– Что же друг твой кощунник по волнам ходит за море да обратно, а меня уважить не желает, не почтит достойной жертвой! Вот потоплю все ладьи и все павозки малые, какие ни на есть, какие увижу или учую.

Вот уже Щил не на дне, а словно бы в высокой лодке, видит, как поднимаются волны, играет Волхов, кружатся ладьи, переворачиваются рыбачьи павозки, и спасения нет, потому что выросли по реке новые пороги, острые каменные гряды, да не поперек, а вдоль берега. Могучий волхв встает в одной ладье и приказывает утишить владыку Ящера. Льют за борт душистое масло, бочками льют: выше волны вздымаются, режут черного петуха, а волны пуще; ведут на походный алтарь белую лошадь, но смывает алтарь волна через низкие борта до последней дощечки. Разгневался Ящер, не принимает дары. И спускают на воду корявую лодку-однодеревку, из цельного ствола рубленную, сажают туда человека. Присмотрелся Щил – сидит в однодеревке его друг Бул в нарядной одежде, высоких сапогах с подкованными каблуками, играет на гусельках с закрытыми глазами. Щил рванулся помочь другу, а руки-то не шевелятся, ноги не бегут, падает в зеленой темноте то ли сердце, то ли сам Щил.