Идиот - Федор Достоевский

— Где же ваш кабинет? И… и где жильцы? Ведь вы жильцовсодержите?

Ганя ужасно покраснел и заикнулся было что-то ответить, ноНастасья Филипповна тотчас прибавила:

— Где же тут держать жильцов? У вас и кабинета нет. Авыгодно это? — обратилась она вдруг к Нине Александровне.

— Хлопотливо несколько, — отвечала было та; — разумеется,должна быть выгода. Мы впрочем, только-что…

Но Настасья Филипповна опять уже не слушала: она глядела наГаню, смеялась и кричала ему:

— Что у вас за лицо? О, боже мой, какое у вас в эту минутулицо!

Прошло несколько мгновений этого смеха, и лицо Гани,действительно, очень исказилось: его столбняк, его комическая, трусливаяпотерянность вдруг сошла с него; но он ужасно побледнел; губы закривились отсудорги; он молча, пристально и дурным взглядом, не отрываясь, смотрел в лицосвоей гостьи, продолжавшей смеяться.

Тут был и еще наблюдатель, который тоже еще не избавился отсвоего чуть не онемения при виде Настасьи Филипповны; но он хоть и стоял“столбом”, на прежнем месте своем, в дверях гостиной, однако успел заметитьбледность и злокачественную перемену лица Гани. Этот наблюдатель был князь.Чуть не в испуге, он вдруг машинально ступил вперед.

— Выпейте воды, — прошептал он Гане. — И не глядите так…

Видно было, что он проговорил это без всякого расчета, безвсякого особенного замысла, так, по первому движению; но слова его произвеличрезвычайное действие. Казалось, вся злоба Гани вдруг опрокинулась на князя: онсхватил его за плечо, и смотрел на него молча, мстительно и ненавистно, как быне в силах выговорить слово. Произошло всеобщее волнение: Нина Александровнаслегка даже вскрикнула, Птицын шагнул вперед в беспокойстве, Коля и Фердыщенко,явившиеся в дверях, остановились в изумлении, одна Варя попрежнему смотрелаисподлобья, но внимательно наблюдая. Она не садилась, а стояла сбоку, подлематери, сложив руки на груди.

Но Ганя спохватился тотчас же, почти в первую минуту своегодвижения, и нервно захохотал. Он совершенно опомнился.

— Да что вы, князь, доктор что ли? — вскричал он, повозможности веселее и простодушнее, — даже испугал меня; Настасья Филипповна,можно рекомендовать вам, это предрагоценный субъект, хоть я и сам только с утразнаком.

Настасья Филипповна в недоумении смотрела на князя.

— Князь? Он князь? Вообразите, а я давеча, в прихожей,приняла его за лакея и сюда докладывать послала! Ха, ха, ха!

— Нет беды, нет беды! — подхватил Фердыщенко, поспешноподходя и обрадовавшись, что начали смеяться, — нет беды: se non и vero…[11]

— Да чуть ли еще не бранила вас, князь. Простите, пожалуста.Фердыщенко, вы-то как здесь, в такой час? Я думала, по крайней мере, хоть васне застану. Кто? Какой князь? Мышкин? — переспросила она Ганю, который междутем, всё еще держа князя за плечо, успел отрекомендовать его.

— Наш жилец, — повторил Ганя.

Очевидно, князя представляли как что-то редкое (ипригодившееся всем как выход из фальшивого положения), чуть не совали кНастасье Филипповне; князь ясно даже услышал слово “идиот”, прошептанное сзадиего, кажется, Фердыщенкой, в пояснение Настасье Филипповне.

— Скажите, почему же вы не разуверили меня давеча, когда ятак ужасно… в вас ошиблась? — продолжала Настасья Филипповна, рассматриваякнязя с ног до головы самым бесцеремонным образом; она в нетерпении ждалаответа, как бы вполне убежденная, что ответ будет непременно так глуп, чтонельзя будет не засмеяться.

— Я удивился, увидя вас так вдруг… — пробормотал было князь.

— А как вы узнали, что это я? Где вы меня видели прежде? Чтоэто, в самом деле, я как будто его где-то видела? И позвольте вас спросить,почему вы давеча остолбенели на месте? Что во мне такого остолбеняющего?

— Ну же, ну! — продолжал гримасничать Фердыщенко; — да нуже! О, господи, каких бы я вещей на такой вопрос: насказал! Да ну же… Пентюх жеты, князь, после этого!

— Да и я бы насказал на вашем месте, — засмеялся князьФердыщенке; — давеча меня ваш портрет поразил очень, — продолжал он НастасьеФилипповне; — потом я с Епанчиными про вас говорил… а рано утром, еще до въездав Петербург, на железной дороге, рассказывал мне много про вас Парфен Рогожин…И в ту самую минуту, как я вам дверь отворил, я о вас тоже думал, а тут вдруг ивы.

— А как же вы меня узнали, что это я?

— По портрету и…

— И еще?

— И еще по тому, что такою вас именно и воображал… Я вастоже будто видел где-то.

— Где? Где?

— Я ваши глаза точно где-то видел… да этого быть не может!Это я так… Я здесь никогда и не был. Может быть, во сне…

— Ай да князь! — закричал Фердыщенко. — Нет, я свое: se nonи vero[11] — беру назад. Впрочем… впрочем, ведь это он всё от невинности! —прибавил он с сожалением.

Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным,прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало в нем чрезвычайное волнение.Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась. В этусамую минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотнообступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу иразделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам отец семейства,генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке; усы его были нафабрены…

Этого уже Ганя не мог вынести.

Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии;искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог быопереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что ещеновичек на избранной дороге и пожалуй не выдержит; с отчаяния решившийся,наконец, у себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевшийрешиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минутыс толку и безжалостно державшей над ним верх; “нетерпеливый нищий”, повыражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийсявсеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и в то же времяребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить всепротивоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное,в такую минуту! Еще одно непредвиденное, но самое страшное истязание длятщеславного человека, — мука краски за своих родных, у себя же в доме, выпалаему на долю. “Да стоит ли наконец этого само вознаграждение!” промелькнуло вэто мгновение в голове Гани.