Воскрешение королевы - Джаконда Белли

— Какая славная, комната, Агеда, большое спасибо вам.

— Здесь была спальня моей сестры Авроры, — проговорила Агеда.

— Матери Мануэля?

Сеньора опустила голову, словно под тяжестью раздумий. И тут же встрепенулась:

— В ванной есть чистые полотенца и вообще все, что нужно.

— Большое спасибо, — поблагодарила я. — Вы очень любезны.

— Ну что ты, дочка. — Агеда обвела глазами комнату, подводя итог своим воспоминаниям, и задумчиво провела рукой по волосам. — А теперь тебе нужно отдохнуть. Если что, зови меня.

Мануэль отправился на встречу с Хенаро, так что мне оставалось только завалиться на кровать, уставиться в потолок, отогнать дурные мысли и наслаждаться чудесным отдыхом в замечательной спальне. Ни один номер в самом роскошном отеле не сравнился бы с этой комнатой. И не важно, что в ней когда-то жили эти страшные Денья.

Я сама не заметила, как погрузилась в сон. В два пополудни в комнату заглянул Мануэль. Мне, привыкшей просыпаться в тесной интернатской комнатушке, показалось, что во сне я перенеслась под своды языческого храма. Я вскочила, дрожа всем телом.

— Агеда приготовила нам поесть, — сообщил Мануэль, просунув голову в дверь. — Спускайся на кухню, когда будешь готова. Потом я расскажу тебе о первом визите Хуаны и Филиппа в Испанию, — добавил он.

Я умылась в чистой до блеска ванной комнате с большой белой ванной на бронзовых львиных лапах. Над умывальником висело зеркало в потрескавшейся деревянной рамке со стершейся от времени ртутью. Поглядев на свою сонную физиономию, я осталась вполне довольна. Эту девушку я определенно знала лучше всех в доме.

Мы пообедали на скорую руку: окорок по-горски, маслины, твердый сыр, хлеб. Агеда опять расспрашивала меня о семье и учебе. Обычно мне было куда проще рассказывать старшим о родителях, бабушках, дедушках, тетях и дядях, чем о скучной интернатской жизни. Но с Агедой я освоилась настолько, что выложила буквально все: и о мучительных сомнениях в собственном уме, и о любви к литературе, и о вечерах в музее Прадо, и об отношениях с матушкой Луисой Магдаленой. Мне давно не приходилось встречать такой чуткой и внимательной собеседницы. Когда пришло время кофе, Мануэль поднялся на ноги.

— Если ты не против, тетя, мы с Лусией выпьем кофе в библиотеке.

— Как хотите. Обо мне не беспокойтесь.

Мы хотели помочь убрать со стола, но Агеда отказалась. Прихватив поднос с кофейными чашками, мы отправились в библиотеку, удивительную комнату, в которой я раньше не бывала.

Переступив порог, мы оказались в прямоугольном зале с камином, в котором весело полыхал огонь. Все пространство вдоль стен занимали книжные стеллажи. Сотни и сотни томов, многие из которых выглядели старинными и дорогими. По сторонам камина стояли два широких кресла, обитые потертой зеленой кожей. Обстановку дополняли художественные альбомы на широких полках, пишущая машинка и коллекция старинных тростей в цилиндрических подставках. Книги и бумаги находились в головокружительном беспорядке, который контрастировал с идеальной чистотой. Мне захотелось сбросить туфли и устроиться в кресле, поджав ноги.

— Добро пожаловать в святая святых, Лусия. Вот она, наша знаменитая библиотека, главное сокровище семьи.

— Теперь я понимаю, почему ты стал историком, — улыбнулась я, оглядывая чудесную комнату. Над камином висело несколько портретов: трое мужчин и четыре женщины. Мне показалось, что это был шестнадцатый век, может быть, семнадцатый.

— Что правда, то правда, — задумчиво отозвался Мануэль. — Здесь так тихо, что можно услышать голоса книг. Платон и Кант спорят прямо на полке. Перефразируя Библию: мудрость разлита в воздухе…

Мануэль уселся в кресло и жестом предложил мне располагаться рядом. Его щеки раскраснелись от выпитого за обедом вина. Он казался моложе и красивее, чем обычно.

Я подсела к Мануэлю, и он обнял меня за плечи. Я пыталась расслабиться, вообразить, что я у себя дома, но меня по-прежнему что-то смущало. По правде сказать, я знала о Мануэле слишком мало.

— А ведь ты меня почти не знаешь, — проговорил он, словно прочитав мои мысли. — Я, не спросясь, вторгся в твою жизнь. Ты так молода. За столом я как раз думал об этом. Мое отрочество было полно страхов и сомнений. Я был одинок, совсем как ты. Мы оба рано остались сиротами. Возможно, поэтому мы так легко находим общий язык.

— Вполне естественно, что мне одиноко в монастыре, ну а ты почему одинок? Отчего ты до сих пор не женился?

— Я слишком хорошо себя знаю. Я женат на книгах, на истории, на этом доме. Этого мне вполне достаточно. Можно сказать, что уединение — это мой сознательный выбор. Я принимаю жизнь такой, какова она есть. И довольствуюсь тем, что имею.

— Я тоже не страдаю от одиночества, — поспешно призналась я, чтобы завершить неприятный разговор. — Ты взял сюда платье Хуаны?

— Да-да, разумеется.

Мануэль покачал головой, укоряя меня за нетерпение, но было видно, что он и сам не прочь вернуться к своему повествованию. Открыв маленький шкафчик, притулившийся между стеллажами посреди библиотеки, он достал платье.

— Переоденься прямо здесь, — попросил Мануэль. — У камина, а то простудишься.

Игра возобновилась. У меня засосало под ложечкой.

— А ты уверен, что Агеда сюда не войдет?

— Совершенно.

Сбросив одежду, я встала перед Мануэлем. Прежде чем накинуть на меня платье, он, по обыкновению, оглядел меня с головы до ног.

— Жаль, что тебе придется одеться. Блики от камина подчеркивают твою красоту.

Я уселась в кресло. Мануэль подсел ко мне очень близко, так, что его губы почти касались моего уха, и начал рассказ:

— Твоя дочь Изабелла родилась шестнадцатого июля тысяча пятьсот первого года. Причин, чтобы откладывать путешествие, больше не осталось. Перед отъездом свекор убедил тебя согласиться на брак Карла с Клаудией, дочерью Людовика XII. Этот союз означал вступление в силу договора о дружбе Австрии, Нидерландов и Франции, подписанного в Лионе Максимилианом I, Филиппом и Людовиком. Взамен ты потребовала, чтобы визит в Испанию состоялся незамедлительно.

Чтобы помочь мне с приготовлениями, мать наконец прислала умного и дальновидного советника — Хуана Родригеса де Фонсеку, епископа Кордовы. Он сумел разъяснить мне все тонкости политической игры, о которых я прежде могла лишь догадываться. Большая часть моих прозрений оказалась весьма близка к истине. По словам епископа Фонсеки, родители не уставали восхищаться моим благоразумием и твердостью. Испанский посол Гутьерре Гомес де Фуэнсалида, вернувшись из Фландрии, сообщил королю и королеве, что я достойная дочь своей страны и что ни одна принцесса не сравнится со мной в отваге и мудрости. Такие новости меня воодушевили. И епископ, и Фуэнсалида на чем свет стоит кляли фламандскую знать за пьянство, обжорство, фанфаронство и разврат. Эти пороки, помноженные на страх поссориться с Францией, заставляли окружение Филиппа чинить препоны нашему отъезду. Епископ обвинял фламандцев в том, что они уговорили мужа путешествовать сушей, чтобы по дороге заехать во Францию. Знать уже предвкушала роскошный прием при дворе Людовика. А Филипп мечтал стать королем, чтобы объединить Испанию и Бургундию под знаменем империи своего отца. Я понимала, что убедить его отказаться от бесполезной дружбы с Францией будет нелегко. Возможно, он согласился бы, что, став испанским монархом, сможет положить конец застарелой вражде двух королевств и добиться почетного для всех мира. Примирение двух злейших врагов придало бы моему супругу небывалый политический вес.